Земля под ее ногами

Возможно, до вас доходили злобные комментарии по поводу его физического и душевного здоровья и ужасные измышления по поводу того, как мы распоряжаемся его средствами. Господин Рай, взгляните на всё непредвзято. Если вы пожелаете, я могу показать вам все бухгалтерские книги, предоставить информацию обо всех счетах; вы увидите, что мы можем отчитаться за каждый цент, и все предприятия у нас в полном порядке. Если вы потребуете, я представлю вам его личного врача, который подтвердит, что мы строго соблюдаем все его рекомендации. Если вы пожелаете, мы всё объясним.

Он умирает, вдруг осенило меня. Это его последние дни, и Клея и ее люди страшно перепуганы.

— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, — говорю я.

— Видите ли, господин Рай, Сэр — такой одинокий человек. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю он думает только о бедной Мадам. Вы, старый добрый друг Мадам, для него как брат. Ему грустно оттого, что вы так давно у него не были.

Я не оспариваю это замечательное утверждение. Помоги Ормусу. Я твердо намерен это сделать, и теперь не время для мелочных старых обид или злости.

Клея призналась еще не во всем.

— Господин Рай, Сэр в очень тяжелом состоянии. Пытаясь пережить свою утрату, он прибегает к неверным средствам. Я боюсь за него, господин Рай.

«Неверные средства», — повторяю я. Она на пределе, буквально ломает руки. Затем приглушенным голосом начинает перечислять названия наркотиков. Сегодня нас везет Уилл Сингх. С каменным лицом он ведет машину, глядя прямо перед собой.

— Как много он употребляет? — спрашиваю я и, услышав ответ, понимаю, что несчастье не заставит себя долго ждать. — Как все это попадает в его руки?

Клея смотрит на меня с вызовом.

— Я могу достать все, что потребует Господин, — просто отвечает она. — Это моя обязанность, так же, как я делала это для господина Юла и для Мадам.

Я воображаю, как крошечная Клея, в сари, торгуется в наркопритонах с личностями, подобными Гарри Жеребцу и Кондитеру Си, завоевывая их уважение своей невозмутимостью, вниманием к мелочам и требуя товар только высочайшего качества.

— Видите ли, Клея, — замечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал дружелюбно, — многие не согласятся с тем, что, потворствуя этой привычке Ормуса и позволяя ей зайти так далеко, вы действовали как подобает настоящему другу. У многих людей ваши мотивы вызовут сомнения.

Клея Сингх гордо выпрямляет спину; кажется, она шокирована.

— Но, господин Рай, я ему не друг, как вы могли такое подумать. Я его слуга. С тех пор как Мадам и Господин спасли нас, мы их преданные слуги. Я не задаю вопросов и не оспариваю его просьбы, господин Рай. Я соглашаюсь. Подчиняюсь.

— А этот врач, — продолжаю я, — он не испытывает никаких угрызений совести из-за того, что творится?

— Он свой человек в мире шоу-бизнеса, — отвечает Клея Сингх с прежним металлом в голосе. — Господин Рай, я не сомневаюсь, что вы много повидали на этом свете. К чему эта ирония? Мир таков, каков он есть.

Даже после всех этих предостережений вид Ормуса, поджидающего меня у лифта, потрясает. Он держится прямо, но это только сейчас. Меня не покидает ощущение, что эта совсем не убедительная демонстрация его хорошей физической формы устроена специально для меня. Не будь меня здесь, он бы опирался на руку одного из Сингхов. Боковым зрением я замечаю озабоченно наблюдающих за происходящим дюжих молодцов, облаченных в белую форму доя кунг-фу.

В Гвадалахаре он был худым, теперь же он просто истощен. Я вполне мог бы поднять его одной рукой. Волосы у него почти все выпали, и хотя то, что осталось, сбрито, все же заметно, что он совсем седой. Нос болезненно заострился. Несмотря на теплый вечер, он дрожит, хоть и укутан в роскошную шаль- пашмину. Он ходит, опираясь на трость, и в свои пятьдесят четыре выглядит почти на девяносто. Возможно, я опоздал, и его уже не спасти.

Повязки на глазу нет. И я понимаю, что он тоже знает о конце того, другого, мира. В отношении которого он был одновременно прав — потому что, действительно, два мира должны были столкнуться, теперь я это знаю — и неправ, потому что другой мир был по природе своей ничем не лучше нашего. В конце концов та версия мира оказалась слабее. А наша выиграла, или, скажем так, выжила.

В этом и была суть безумия Ормуса: в мыслях своих он отдавал предпочтение той, другой, версии мира. Может быть, сейчас, если только он выживет, рассудок вернется к нему и он сможет обрести себя в реально существующем мире. В нашем мире.

— Спасибо, что пришел, — шепчет он. — Есть кое-что — ты должен увидеть, чтобы, ну, подтвердить. — Он поворачивается и с трудом ковыляет сквозь свою пустую белую вселенную.

Размеры его апартаментов ошеломляют, в сравнении с ними даже его мексиканское пристанище в «Хайат» кажется просто карликовым: это бесконечные белоснежные просторы, открытые дверные проемы, пустота, пространство. В дальнем углу одного из этих огромных пустых помещений я замечаю белый футон и белую лампу на низком белом столе; в другом огромном зале нет ничего, кроме белого концертного рояля и стула перед ним. Ни соринки, ни одного использованного стакана или предназначенного для стирки предмета одежды. Сколько же нужно сингхов, чтобы убирать за Ормусом, блюдя такую первозданную, неземную чистоту?

Он шепчет на ходу. Чтобы расслышать, мне приходится не отставать от него.

— Кёртис Мэйфилд парализован, Рай. На него упало осветительное оборудование. А после этого его дом сгорел. Да-а. Стив Марриотт сгорел заживо, ты слышал. Еще один пожар. Да. И Док Помус умер. Дэвид Раффин скончался от передозировки. Похоже, слишком много соблазна, хм… Уилл Синотт утонул. Лео Фендер, Дядя Мит, Джонни Сандерс, Стэн Гёц, «RIP»[349], малыш. Этот ребенок, выпавший из окна пент-хауса. Просто ужасно. И говорят, что Меркьюри долго не протянет, а Брайан Джонс убит. Брайан Джонс, у них доказательства. Что происходит, Рай? Я не понимаю, что происходит. Они стирают нас с лица земли.

Я осознаю, что это его версия светской беседы, полная ассоциаций, странная болтовня находящегося в абсолютной изоляции человека. Я его не осуждаю. Я еще не забыл свой список мертвецов, предъявленный мною совсем недавно Джонни Чоу. Разные имена, но одна и та же одержимость. Все они — новые приятели Вины, ее ближайший круг общения в раю или в аду.

Следом за Ормусом я преодолеваю сверкающие белизной необъятные пространства, и наконец мы сворачиваем за угол; белая дверь, для звукоизоляции обшитая специальным материалом, распахивается и снова закрывается, и неожиданно я оказываюсь в уменьшенной копии Центра управления полетами из фильма «Управление миссией. Хьюстон»: все четыре стены в огромной студии звукозаписи сверху донизу увешаны мониторами, посередине — пульт управления космической одиссеей: компьютерные базы данных, столы, где осуществляется волшебство аудио- и видеомикширования, клавишные инструменты «Ямаха», «Корг», «Хэммонд», «MIDI-B» и пара белых крутящихся стульев.

На всех экранах — а их, пожалуй, штук триста — вертятся и надувают губы двойники Вины. Звук выключен; от трех сотен раскрывающих рот и скачущих не-Вин кружится голова. Если мне для серии фотографий нужна модель, очень похожая на Вину, — а это так и есть, — я, похоже, пришел туда, куда надо.

По сей день меня не перестает удивлять, какой доход приносит рок-музыка. Даже в голове не укладывается, сколько денег нужно, чтобы иметь такую квартиру, оборудовать в ней оснащенную по последнему слову техники аудио- и видеостудию, превосходящую по своим пиксель-миксельным возможностям все аналоги, — ведь если ее перепрограммировать, то вполне можно использовать в качестве системы наведения для ракет средней дальности, — нанять армию специалистов, чтобы отследить и записать на пленку каждый шаг сотен и сотен двойников Вины. Трудно себе представить и немыслимую роскошь получать все что захочешь, едва вымолвив слово, в полной уверенности, что все будет тотчас исполнено, а ты даже не заметишь, сколько это стоит.

Каково это, получать мир на блюдечке, а?

Когда в голове проясняется, начинает щемить сердце, и не только от жалости к себе, но и к Ормусу