пожалуйста! — и ты клянешься:
И я был не прав? Не прав. Не прав.
Я снова не понял Ормуса Каму. Я позволил себе забыть, что было нечто, так сказать, сверхчеловеческое в его любви к Вине, нечто за пределами человеческой способности любить. Это была любовь до конца времен, и после того как у него не получилось вернуть ее из мертвых — после того как Мира заставила его признать, что Вину нельзя вернуть к жизни, — с этого мгновения все женщины для него остались в прошлом. Теперь, когда Мира была самой собой, он больше не хотел, чтобы она заняла место Вины; даже если бы она пришла к нему, нагая и умащенная, сгорая от желания, он бы просто рассеянно погладил ее по голове и посоветовал бы накинуть что-нибудь, пока не простудилась.
Поэтому я признаю, что любовь Ормуса к Вине Апсаре была сильнее моей, потому что, несмотря на то что я оплакивал Вину как никакую другую потерю в моей жизни, я все же в конце концов полюбил снова. Ему же никакая другая любовь не могла заменить любви к ней, и после трех смертей Вины он наконец принял свой последний обет безбрачия, от которого его могли освободить только жадные объятия смерти. Смерть теперь была единственной любовницей, за которой он готов был пойти, единственной любовницей, которую он мог делить с Виной, потому что она должна была соединить их навеки, в печальном лесу вечно мертвых.
И последнее, что я готов признать, — и теперь перед лицом всего мира прошу у нее прощения, — что я должен был доверять Мире. Я даже не понимал, как мне повезло: на пепелище старой любви родилась новая. Ормус не интересовал Миру, разве только профессионально и, может быть, в какой-то мере как способ заставить меня быть честным. Я был слишком глуп, чтобы поверить своему счастью, поверить, что в конце этой долгой грустно-радостной саги я выиграл джекпот.
Четыреста лет назад Фрэнсис Бэкон полагал, что Орфей не должен был получить желаемое в подземном царстве, что Эвридику невозможно было спасти и что сам Орфей должен был быть растерзан на куски[374], потому что для него миф об Орфее был историей гибели не только искусства, но и самой цивилизации. Орфей должен был умереть, потому что должна умереть культура. Варвары у ворот, и им невозможно противостоять. Греция распадается; Рим пылает в огне; сияние падает с неба.
По прибытии в Дели индийская реальность, шумная и навязчивая, с резкими запахами, ошеломляет Марко и Мадонну Сангрия, воображавших, что Индия — это что-то чуть-чуть похуже Куинза. Американцам приходится в Индии непросто, их считают там ходячими долларами и — что еще хуже — оказавшимися за границей разинями: законными мишенями, простофилями. За несколько часов после своего вселения в пятизвездочный отель в Южном Дели, находясь в его стенах, они стали объектом вымогательства со стороны денежных менял, предлагавших им обменять их «зеленые» по самому выгодному курсу черного рынка, торговцев самоцветами, которые вполне могли оказаться отполированными булыжниками, таксистов, чьи двоюродные братья владели находившимися неподалеку мастерскими по обработке мрамора, отиравшихся в лобби хиромантов, молодых людей и дам из высшего общества, предлагавших им хорошую цену за их одежду и камеры, пожилых мужчин, осведомлявшихся у Марко, во-первых, есть ли у Мадонны образование и, во-вторых, доступна ли она, а если да, то за какую цену; пообщались они и с карманником в лифте, который был сколь неквалифицирован, столь же и невозмутим, так что когда Марко заметил ему, что его рука оказалась не в том кармане, парень просто вынул преступную руку, широко улыбнулся и, обезоруживающе пожав плечами, ответил: «Такая многолюдная страна, что поделаешь, мы привыкли обращаться с карманом соседа как со своим собственным».
Тюрьма Тихар была еще хуже, что, правда, не удивительно. Один пол чего стоил, не говоря уж о помещениях, тюремном персонале и самих обитателях: уже один этот пол являл собой целый фильм ужасов, который мог бы называться «Восточный вопль», а может, «Кошмар на делийской улице». Эта грязь, мои дорогие, а когда я говорю о жуках, то имею в виду вовсе не знаменитого Багс Банни[375]. Это уж точно не место для ухоженного денди в нарциссических штанах и туфлях от Джимми или для такой классной кобылки, как Мадонна, рискующей испачкать свою клетчатую юбку от Айзика и новые босоножки от Маноло. «И, бог мой, — заметила Мадонна, — кажется, что люди здесь постоянно кричат во все горло и далеко не всегда по-английски. Что бы это значило?»
Но когда Сайрус вошел в комнату для встреч, закованный в кандалы и окруженный множеством надзирателей, Мадонна сразу заметно повеселела. Она потом рассказывала своим приятелям: «Я просто почувствовала, что передо мной
Ему она призналась: «Вы самый милый заключенный, какого я когда-либо видела».
Покидая тюрьму Тихар, брат и сестра Сангрия поклялись начать международную кампанию — со знаменитостями, которые займутся сбором средств, с пикетами перед посольствами, вашингтонскими лоббистами, — в общем, со всем, чем можно, — за досрочное освобождение этого исключительного человека. Марко незамедлительно вернулся в Америку создавать штаб-квартиру будущей организации. Мадонна осталась в Индии, ходила в грубых веревочных сандалиях, смыла с лица весь макияж, сняла все шиньоны, сделала себе рисунки хной на руках и стопах — как у невесты — и навещала Сайруса дважды в неделю, больше не разрешалось. Она попросила у него прощения за свой вид во время их первой встречи — «Хи, я, наверное, выглядела как
«Мы слушали не того Каму, — призывая поддержать запускаемую ею кампанию по освобождению Сайруса, писала она в первой же своей статье, отданной ею в печать после приезда в Индию. — Теперь давайте уйдем от эфемерного примитивизма рок-н-ролла Ормуса и обратимся к глубоким философским размышлениям его старшего брата — к размышлениям о вечном. Если мы еще не слишком стары и способны учиться, Сайрус Кама может нас многому научить. P. S. Он милашка, хотя это вовсе не значит, что мы любим мужчин за их стальные ягодицы, правда?» Да, правда.
Во время долгого турне «VTO» кампания за освобождение Сайруса набрала обороты. В Нью-Йорке всегда держащая нос по ветру Богиня Ma выехала из Родопы-билдинг и заклеймила Ормуса Каму вполне в духе Сайруса.
— Послушайте меня, хорошо? — сказала она Сайрусу, пребывая в необычайном, нехарактерном для нее волнении. — Я знаю, что это звучит слишком прямолинейно и женщины вашей культуры не ведут себя подобным образом, но я думаю… я просто… нет, не так. Я хочу сказать, что, если бы вы женились на мне —
Был конец 1995 года — «VTO» была в Южной Америке, на завершающем этапе гастролей, — когда после пяти месяцев раздумий Сайрус Кама дал свой ответ:
— Мисс Мадонна, когда вы и ваш брат впервые предложили мне свою помощь, я принял ее из-за своей, как я сейчас понимаю, слабости. Вы были столь красивы и убедительны, и я подумал: что ж, если они
