Земля под ее ногами

Это стало началом той жизни, которую я веду по сей день, как принято говорить, — настоящей мужской жизни. Тем не менее внимательный читатель уже заметил: что-то в этой истории определенно не сходится.

Теперь, через много лет, пришла пора ответить на некоторые вопросы.

Рай — вот первый вопрос — как можно отснять целую пленку, когда руки и ноги у тебя связаны? Как можно снять «ферму по разведению коз», на которой ты никогда не был (поскольку на фотографиях были представлены как минимум два таких хозяйства в разных районах страны)? И, что самое загадочное, как можно снимать, когда всю фотоаппаратуру у тебя отобрали?

Я мог бы сказать, что другой заряженный фотоаппарат был спрятан у меня в джипе, под рамой заднего колеса, и эти ублюдки его не заметили. Я мог бы сказать, что, проведя целый день в компании повешенного, на котором были такие же, как у меня, одежда и ботинки, чье распухшее, почерневшее лицо носило — или так мне казалось в эти мучительные часы — отнюдь не отдаленное сходство с моим собственным, я нашел в себе силы на страстные, отчаянные поступки. Я сделал это ради него, мог бы я сказать, — ради моего убитого, смердящего товарища, mon semblable, mon frere.[130] Я сделал это ради моего мертвого брата-близнеца, о чьем существовании не подозревал.

Я был осторожным, осмотрительным. Ночью нашел себе укрытие, из которого мог снимать днем. Я стал невидим, недвижим, неуязвим. Я добыл снимки. Вот они. Эти ублюдки отправились в тюрьму, так? Что еще вам от меня нужно? Что еще вы хотите знать? Как? Что вы сказали?

Почему ты не купил еще пленки?

О, сколько же можно повторять. Меня ограбили. У меня не было ни гроша.

А потом приехала Анита и отвезла тебя домой.

Всё правильно.

Когда же ты успел съездить в то, второе место, далеко в горах Мирадж?

Позже. Я был там позже. Что вам еще надо?

В таком случае почему ты не купил еще пленки?

Вы что думаете — легко было сделать эти фотографии? Пять-шесть снимков — это, считайте, уже чудо. А там была целая пленка.

Расскажи про ботинки, Рай. Ты ничего не сказал о походных ботинках.

Всё, хватит. Заткнитесь. Я не могу.

Но ты обещал.

Ладно: была одна маленькая хитрость в этих особенных импортных походных ботинках: если чуть ослабить винтик в каблуке, можно было повернуть каблук, и тогда в нем открывалась небольшая полость. Как раз такого размера, чтобы туда поместилась фотопленка. Я проделывал этот трюк несколько раз, например когда снимал демонстрации, организованные «блоком Мумбаи». Между прочим, так же я сделал и на этот раз. Когда я покинул джип и отправился охотиться за «призраками коз», у меня в каждом каблуке было по запасной пленке.

Я довольно долго оставался с повешенным наедине. Его ноги болтались перед самым моим носом, и, да, я подумал про его каблуки, да, освободившись от веревок, я заставил себя подойти к нему близко, да, вонь была еще та, и меня жрали насекомые, да, я весь обблевался, и глаза вылезали из орбит, и все-таки я проверил его каблуки, сначала один, потом другой, да, я отвернул левый, а он оказался пустым, но правый не подвел, пленка выскочила мне прямо в ладонь, и, да, я положил на ее место пустую, достав ее из собственного каблука, да, его запах бил мне прямо в нос, и сердце бешено колотилось, и когда я убегал, судьба Пилу была у меня в руках, так же, как мое блестящее будущее, да, и пошли вы все, я сказал да, я запросто мог оказаться на его месте, так что да, да и еще раз да.

Я посмотрел этот японский фильм, «Угетсу», — картину, о которой так высоко отзывался Юло. Я смотрел его, наверное, раз десять. Это не просто история о привидениях — там есть еще и скрытый сюжет. Бедняк хочет стать великим самураем. Однажды он оказывается свидетелем гибели одного знаменитого воина. После чего похваляется тем, что это он победил героя. На этом держится его репутация. До поры до времени.

На самом деле я никогда не говорил, что сделал эти снимки. Я просто проявил и отдал то, что получилось, Аните, в редакцию «Илластрэйтед Уикли», позволив всем думать, что это целиком моя заслуга. Но я ничем не похвалялся.

Кого я обманываю?

Ну вот. Теперь маска снята, и вы видите меня таким, каков я на самом деле. В это зыбкое, ненадежное время я построил свой дом — в нравственном смысле — на зыбучих индийских песках. Terra infirma[131].

У Пилу Дудхвалы была своя афера, а у меня, как видите, своя. Он сделал на ней четыре миллиарда долларов. Я сделал себе имя.

Я вытащил на свет эту пленку, но отснял ее не я. Без меня она бы так и осталась там, но это была не моя работа. Если бы не я, Пилу, возможно, никогда не привлекли бы к суду, не посадили бы в тюрьму и он спокойно продолжал бы зарабатывать козьи миллиарды до конца своих дней. Но фотографии были не мои. С тех пор минуло больше четверти века, я добился признания, я заработал свою чертову репутацию, ничего не досталось мне даром. Но снимки, которые сделали мне имя, которые заставили меня заметить? Они не мои, они не мои, они не мои.

Слишком человек, чтобы жить в волчьей стае, слишком волчонок, чтобы ужиться с людьми, Маугли в Сионийских горах решил охотиться в одиночку. Неплохое решение и для фотографа. После того, что я пережил на берегах Вайнганги, я решил следовать обету Человеческого Детеныша.

Еще одна горькая пилюля: Пилу был разоблачен и оказался в тюрьме, но это не уничтожило его, напротив — он стал еще сильнее. Размах демонстраций в поддержку Пилу в сельских районах Махараштры и Мадхья-Прадеш произвел впечатление на властную элиту Бомбея и Дели и встревожил ее. Судебное преследование Пилу преподносилось как акт мести со стороны «английских прихлебателей», либеральной элиты, направленный против человека из народа, сына земли. Не успели его арестовать, как он объявил о своем намерении баллотироваться на пост мэра, и скоро стало ясно, что его предвыборной кампании ничто не в состоянии воспрепятствовать. Бомбейская тюрьма стала королевским двором Пилу. Его камера была обставлена как тронный зал, а Голматол и дочери заботились о том, чтобы его обеденный стол ломился от яств. Могущественные люди приходили к нему засвидетельствовать свое почтение. Шишки из «блока Мумбаи» поддержали его кандидатуру, и через шесть месяцев после заточения он был избран. Было подано прошение о помиловании, каковое президент Индии ему незамедлительно даровал по настоятельному совету все больше входившего в силу Санджая Ганди, которого прочили на место очередного премьера. Были назначены всеобщие выборы, и Конгресс Индиры, при поддержке своих новых союзников — индусских националистов во всех уголках страны, в том числе «блока Мумбаи» в Бомбее и Махараштре, победоносно вернулся к власти. Чрезвычайное положение закончилось. В нем больше не было нужды: электорат благословил тиранию и коррупцию. Чалта-хай.

Вот так вот.

Большая часть всего этого — торжество Пилу, повсеместная победа ценностей пилуизма над всем тем, что я научился любить в Индии, — случилась уже после моего отъезда. Поверьте: получив приглашение от агентства «Навуходоносор», я уехал бы в любом случае, но сохранил бы связь с родиной; подобно Юло, я сделал бы ее одним из своих сюжетов, потому что она была во мне, заполняла каждую мою клеточку; это была почти наркотическая зависимость, уничтожить которую возможно лишь ценой смерти наркомана, — во всяком случае, так я наивно полагал. Вместо этого Аниту Дхаркар избили и изнасиловали в ее собственном доме глубокой ночью в следующий выходной после заключения Пилу под стражу, и нападавшие, которые не удосужились даже скрыть свои лица, заверили ее, что следующим их клиентом буду я, только со мной они не станут так нежничать и церемониться.

«Ты можешь куда-нибудь уехать?» — спросила она. Я хотел прийти к ней, но она сказала — ни в коем случае: ее семья заботится о ней, у нее все будет в порядке. Я знал, что ничего у нее не будет в порядке. «Тебе нужно уехать из страны, — сказала она. — Все станет намного хуже, прежде чем станет лучше». Я