Невероятная музыка. Тихие причитания гитары, старые мудрые голоса до смешного молодых блюз- рокеров, надрывное развратно-рок-н-ролльное пение женщин и нежные, неземные, хрустальные голоса девственниц, психопатическая реакция аудитории, баллады о войне и любви, галлюцинации великих трубадуров. Музыка — единственное, что связывает Ормуса с реальным миром. Музыка раскрывает уже известные ему истины. Музыка — это величественная дикая птица, взывающая к своей сестре, которая до поры до времени сокрыта, словно в яйце, у него в горле, в его адамовом яблоке, и ждет, пока не придет время вылупиться из него.
Ормус, Готорн и Уолдо спят по очереди. Они работают в тесной студии по двое: Ормус и Готорн, Готорн и Уолдо, Уолдо и Ормус. Время тянется бесконечно, земля исчезает, словно видение; в коконе дождя и алкоголя им кажется, что они разговаривают сами с собой. Между песнями в эфире звучат их внутренние монологи, изливаясь мутными потоками их больного сознания, пропитанного усталостью и виски.
В конце одной из ночных смен, на рассвете, когда всюду чудятся крадущиеся чудовища, Ормус замечает, что Уолдо заснул. Шепотом, как будто разговаривая с любимой наедине, он взывает к Вине. Ино, бесстрастно сидя в своем углу, никак не реагирует. Он весь поглощен своими электрическими датчиками и переключателями, его интересует лишь непрерывность сигнала и чистота звука. Возможно, он просто не слышит плача Ормуса, воспринимая лишь высоту и тембр его голоса; он щелкает кнопками, не спуская глаз с индикаторов, колкое мерцание которых отражается в его глазах.
«Слышишь ли ты меня, любовь моя, — шепчет Ормус. — О, моя давно утраченная любовь. Своим недоверием ты нанесла мне глубокую рану, гордыня обуяла меня, и я позволил тебе уйти. Теперь я должен доказать, что стою тебя. Я должен совершить подвиги, отправиться в странствия, принять на свои плечи все тяготы этого мира».
По корабельному радио приходит срочное сообщение от Малла Стэндиша. Первый помощник, он же радист, расшифровывает текст, и капитан Пагвош, внимавший монологу Ормуса, тронут настолько (на самом деле он жутко сентиментален), что лично передает послание Стэндиша Ино, а тот, в свою очередь, прикрепляет его к стеклу своей кабины. «Это вдохновение, — читает Ормус. — Кто она? Она действительно существует? Или ты ее выдумал? В любом случае, ее поиски не должны завершиться слишком быстро. Продолжай в том же духе. Говори с нею каждую ночь. Это привлечет внимание слушателей. Страдающий Ромео средь волн поет для своей непреклонной возлюбленной. Ты мечтаешь о карьере певца? Ты только что нашел дверь, которая к ней ведет. Это создаст тебе имидж, привлечет внимание. Это сделает тебе имя».
Вина Апсара не слышит призывов Ормуса. Она в Америке и не знает о том, что он дрейфует у берегов сырой Англии, тоскливо выкрикивая ее имя.
Никто ей об этом не скажет. Еще не пришло время.
Мучают мигрени. Они становятся всё тяжелее. Иногда он вообще не в состоянии заснуть в свободное время. Он берет в руки одну из оставленных в его каюте книг в мягкой обложке, — должно быть, их приносит на корабль Малл Стэндиш в надежде вложить хоть частичку культуры в своих сыновей; они же регулярно забрасывают их в свободную каюту, куда сами никогда не заходят, а для Ормуса она стала маленьким убежищем. Это книги известных американских писателей, оды жажде странствий Сэла Парадиза, «Карновский» Натана Цукермана, научная фантастика Килгора Траута, пьеса «Фон Тренк» Чарли Ситрина, написавшего впоследствии сценарий к блокбастеру «Кальдофреддо». Поэзия Джона Шейда. Есть и европейцы: Дедалус, Мацерат. Единственный и неповторимый «Дон Кихот» бессмертного Пьера Менара. «Заводной апельсин» Ф. Александра[163].
Здесь же нашумевший фэнтези-триллер «Уотергейт», в котором будущий президент Никсон (президент Никсон! К что за дикая фантазия!) вынужден уйти в отставку после попытки установить подслушивающие устройства в офисе демократов; обвинение в конечном счете оказывается правдой, к тому же в результате совершенно невероятного поворота событий выясняется, что Никсон также прослушивал и записывал самого себя, — ха-ха-ха, чего только не придумают эти ребята, чтобы нас рассмешить.
Но каждый раз, когда он берет в руки одну из этих книг, у него начинает кружиться голова, стучит в висках, и он вынужден отложить ее, не прочитав. В голове у него полная сумятица, и когда он закрывает глаза, то видит, что поведение его умершего брата-близнеца Гайо уже изменилось. Гайомарт больше не убегает, он подходит к нему близко, пристально смотрит Ормусу прямо в глаза, словно вглядываясь в свое отражение. «Ты стал другим, — усмехается Гайомарт Кама. — Может быть, это Гайомарт там, а ты здесь, застрял в нереальном мире. Может, это я вижу тебя во сне». Ормуса охватывает ужас от сияющей враждебностью ухмылки Гайомарта. «За что ты меня ненавидишь?» — спрашивает он. «А ты как думаешь? — отвечает брат. — Ведь умер я».
Чтобы не подпускать к себе Гайо, он не должен закрывать глаза. Он настолько устал, что поднимает тяжелые веки руками. Он включает монитор в своей тесной каюте и пытается сосредоточиться на эфире, слушая, как братья Кроссли отрабатывают свою смену.
«Если ты слышишь нас, Антуанетт Коринф, ты, не знающая сна ведьма, — а я уверен, что слышишь, потому что ты всегда нас слушаешь, — то следующая песня для тебя. Ее с любовью шлет тебе Готорн. Уолдо тоже присоединился бы со своим личным приветствием, но увы, сейчас он, в некотором роде, нездоров и не расстается с ведром. Эта песня — в честь твоего гения. О королева черной магии, принцесса пентакля, баронесса Самеди[164], жрица культа Викки[165], хранительница секретов Великой пирамиды, дарительница всех благ, создательница искусных одеяний, о Мать, вскормившая нас. Мы назвались твоим именем, а ты тотчас же избавилась от него, следуя благородной коринфской традиции. О Мать, прости нас за то, что мы — полные придурки. Прости нас, Мать, за то что мы взяли у него шиллинг, обидев тебя. Тебе хватило душевных сил преодолеть свои праведный гнев по отношению к нему, не выплеснуть наружу всю свою горечь, так не вноси же нас в свой черный список, если есть хоть малейшая надежда на прощение, — ведь нам так нужны были монеты, наличные, бабки, хлеб, хлеб. Прости нас, Мать, мы всего лишь солдаты Ее Величества и нашего Отца, вы слушаете волну 199, „Радио Фредди“, для всех вас, ночные совы, и для нашей милой мамы Манфред Манн поет о том, что Бог на нашей стороне».
Тирада Готорна напоминает Ормусу о хорошо известной неприязни Санджая Ганди к своей матери Индире из-за того, что она покинула Фероза, его отца. Малл Стэндиш — это метаморфоза Индиры, думает он, она была бессильна против ярости собственного сына — ярости, заполнившей всю его жизнь.
— А есть ли Бог? — задается вопросом Уолдо Кроссли между Манфредом Манном и «Сёчерз».
Серьезный вопрос. Так сразу и не ответишь.
— Если Бога нет, тогда почему у мужчин есть соски? — парирует Готорн между «Сёчерз» и «Темптейшнз».
— С другой стороны, если Бога нет, это объясняет, зачем нам нужны Петр, Павел и Мария, — убедительно рассуждает Уолдо между «Темптейшнз» и «Райтшес бразерз».
— Если Бога нет, то кто тогда оставил незакрытым кран там, наверху?! — вопит Готорн в конце «Unchained Melody»[166], стуча кулаком по столу студии. Шах и мат. Я полагаю.
Поют «Мираклз». Дождь все идет.
После первых двух недель братья Кроссли привозят Ормуса домой к своей матери, там ему отведена свободная комната. Дом — это квартира над принадлежащим матери магазином одежды в одном из выстроившихся в ряд зданий из красного кирпича в сонном царстве не самой фешенебельной части Челси, между газовой компанией и Уондзуорт-Бридж-Роуд; и все же кажется, что время клубится и пенится вокруг этого места, здесь ощущается разница между размером и массой. Только по-настоящему сильные могут сдвинуть его с мертвой точки. Здесь, в лимбе, время обрело мощную гравитационную силу, превратившись в ненасытную черную дыру.
Вина однажды была здесь. Она купила летнее платье.
Бутик — новое слово, которое долго не проживет, — называется «Ведьма летает высоко», и он уже оброс легендами: то есть знатоки сходятся во мнении, что именно здесь будут судить о Zeitgeist, духе
