гетманом союз учинить намерена. Султанский чауш Осман-ага в Чигирин прибыл, обещал всякую помощь гетману, лишь бы он с войском и всеми землями перешел в подданство турецкому султану. И гетман чаушу ответ дал такой: мы теперь подданные короля Речи Посполитой и на верность ему крест целовали.
Кондрат Бурляй, который все время молчал, слушая, как ловко сыплет словами Мужиловский, заметил:
– Вы, панове бояре, ведать должны, что, кроме христианского государя, царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Русии самодержца, народ наш никого признавать не хочет и в подданство басурманам не пойдет, лучше погибнет на поле битвы.
– Сие похвалы достойно, – сказал князь Прозоровский. – Царь о том отпишет гетману. Стольник Федор Ладыженский спешно в Чигирин выедет с тем письмом. Вам от султана и его слуги, крымского хана, держаться надлежит в отдалении. Царь указ учинил, – Прозоровский блеснул сквозь очки строгим взглядом, – донским казакам итти оружно на помощь гетману. Гонец завтра повезет указ на Дон.
– Славно! – вырвалось у Мужиловского.
– Обожди, – Прозоровский поднял палец. – Ведомо стало нам, что король Речи Посполитой выступил с войском на Львов. Царь повелел послать королю посольство, еще раз миром предупредить, дабы обиды народу вашему не чинил.
Надежды на успех не возлагаю, но все же будет еще одно предостережение...
– Бесплодно сие, – покачал головой Мужиловский.
– Однако надо, пан Мужиловский. Князь Репнин будет вести переговоры с коронным канцлером. Что будет – увидим. А пока что стрелецкому начальнику Матвею Артамонову велено выехать в ваше войско, дабы на месте с гетманом говорить и учинить все, что потребно для помощи...
– Скорее бы только! – вырвалось у Бурляя.
Прозоровский недовольно закусил губу.
– Это, пан посол, не наезд на усадьбу. О великой войне речь ведем...
Враги Русской державы только того и хотят, чтобы все земли наши были на клочья разорваны, чтобы разделить народы наши навечно. Тогда смогут привольно лакомиться сокровищами нашими. Ведаем, одною мыслью живут враги: железною пятою наступить на землю нашу, веру православную поносить и ничтожить. Что делают супостаты! Белую Русь вовсе погубили. Червонную Русь в оковы заковали так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Разве мы о том не знаем здесь, на Москве?
Голос Прозоровского окреп. Он отодвинул от себя пергаментные свитки и, опершись твердо руками о край стола, говорил:
– Все сие видим, и беды сии укрепляют нашу веру в то, что будем воедино. Хвала и честь великая гетману Богдану Хмельницкому: уразумел он, в чем спасение края вашего. В далекое будущее мысль его проникает. Орлиный лет у гетмана.
– Ведомо государю, – продолжал Прозоровский, – что враги не хотят дать нам свободной дороги к морям Черному и Балтийскому. Замкнуть нам все пути – таков их умысел, и в том едины будут и королева шведская, и король Речи Посполитой, и венецианский дож, и папа Римский, и на том с султаном и ханом примирятся... Вот и говорю, господа послы, – стоим мы накануне дел великих, и должны быть осмотрительны, твердо идя вперед. А теперь, господа послы, прошу ко мне, откушать, чем бог послал.
Слуги освещали дорогу в темном коридоре, высоко держа над головами светильники. Во дворе Силуян Мужиловский, садясь в карету рядом с князем Семеном Васильевичем Прозоровским, подумал:
«На большую дорогу выходит Украина!»
Глава 13
...В церкви святого Юра отслужили вечерню. Печальный звон растаял над домами Львова. На башне ратуши длиннобородый бронзовый карлик семь раз ударил молотком по наковальне – и семь ударов колокола упало вниз, оповещая жителей, что прошел седьмой час. Августовский вечер дышал влагой.
Пахло дождем. Небо на горизонте рдяно пламенело.
Торговцы закрывали лавки. С ярмарочной площади потянулись обозами подводы. Воеводские стражники шныряли по улицам и переулкам, сторожили по околицам. Заглядывали в возы, будто проверяя, чтобы не было воровства, а на деле искали, что плохо лежит, что не успели продать мужик или баба, и тащили себе в сумы, притороченные к седлам. Если обладатель гуски или курицы, или лукошка с яйцами упирался, стражник люто сверкал глазами и кричал грозно:
– Пся крев! Мытного и торгового не платил? Где квиток?
Пока дядько доставал спрятанный за пазухой квиток, стражник, управившись с гуской, был уже далеко от воза.
На улицах мещане сидели на скамейках перед своими домами. Щелкали тыквенные семечки, время от времени перекидывались словами...
Расталкивая возы и пешеходов, хлеща по чем попало кнутом, бешено промчался воеводский гайдук.
– Дорогу, дорогу послу московского царя!..
Толпа – врассыпную, кто куда. Следом за гайдуком еще десять конных, а потом уже, рассыпая дробный топот полков по каменной мостовой, шестерка коней легко промчала карету. Промелькнул на козлах кучер в синем жупане и высокой шапке. Сидел прямо, как окаменелый, только ветер откидывал вбок длинную бороду.
За каретой скакали русские стрельцы верхами, с любопытством озирали улицу, людей, а за стрельцами, раздувая усы, снова мчались воеводские гайдуки.
И снова тихо на улице, только люди, столпившись у ратуши, шепчутся:
– Король вчера прибыл...
– Да неужто?..
– Вот тебе и неужто!
– Снова, стало быть, война с казаками?
– А на кой ляд нам та война?
– Тебя король не спрашивал...
– Известно!
– Кому шутки, а моего Семена в прошлом году зарубили саблей... да насмерть.
– Кто? Казаки?
– Стражники коронного гетмана. Разгневались, что не угодил пану, плохо выковал панцырь...
– Так-то... Царский посол не зря тут сидит. Видать, вместе с королем будут воевать казаков.
– Не будут!
– Думаешь?
– Помянешь мое слово...
– Эх, нам бы в казаки податься...
– Ты не очень...
– Да я ничего...
Шепотом, тихими голосами, поверяют друг другу свои мысли. Кончился долгий трудовой день. И вот стоят они, городские труженики, кузнецы и бондари, плотники и портные, кожемяки и сапожники... Спорят, гадают, сомневаются... Что завтра? Завтрашний день еще лежит за розовой полосой небосклона...
В воеводском замке, неподалеку от бернардинского костела, зажглись огни. Карета, въехав в ворота, останавливается перед лестницей, по обеим сторонам которой два ряда высоких белых колонн. Князь Борис Репнин и князь Федор Волконский – великие послы московские, в сопровождении дьяка Алмаза Иванова, выйдя из кареты, степенно подымаются по мраморной лестнице.
Навстречу им спешит королевский маршалок. Долгою анфиладою мрачных комнат с темными стенами, украшенными рыцарскими доспехами и оленьими рогами, идут послы в большую залу. В ту минуту, когда они переступают порог этой залы, в противоположных дверях появляются коронный канцлер князь Лешинский и коронный гетман Станислав Потоцкий-Ревера.
