величества бьем челом.
Гетман низко поклонился. Поклонились полковники.
– И еще спрашиваю тебя, посол его величества, как государево здоровье и царевича Дмитрия Алексеевича здоровье.
Унковский ответил:
– Слава богу, государь и царевич здоровы. И жалует великий государь и великий князь Алексей Михайлович тебя, гетман, тремя сороками соболей, и сыновей твоих, Тимофея да Юрия, двумя соболями каждого, и полковников твоих Ивана Чарноту, Лаврина Капусту, Федора Вешняка, Ивана Мазуренка, Матвея Гладкого, Михайла Громыку, да генерального писаря Ивана Выговского, да есаула Михайла Лученка двумя соболями каждого.
Посольские писцы разносили подарки. Гетман пригласил посла к столу.
Прошли в соседний покой, где уже были накрыты столы.
Джуры наполнили серебряные чаши. Посол сидел по правую руку от гетмана, по левую – Выговский. Гетман поднялся с чашею в руке.
– Счастливы, панове, принимать у нас дорогого гостя, посла его величества великого государя и великого князя, самодержца всея Руси Алексея Михайловича, думного дьяка Григория Унковского. Пускай пан посол сам убедится, какие муки и страдания выпали на долю края нашего и как жаждут сердца наши, чтобы мы стали навеки братьями в единой державе русской, под высокою рукою царя и князя, самодержца всея Руси Алексея Михайловича. Стоим мы, пан посол, на пороге новых страшных событий. Сказал уже нам посол наш Силуян Мужиловский о помощи, какую великий царь подает нам. Бью челом ему и высокородным боярам за такую добрую помощь и тешу сердце свое надеждой, что придет еще час, когда станете вы с нами плечо к плечу, ратно и оружно, дабы нашу волю и веру сообща оборонять. Так выпьем, панове, за здравие великого государя и князя великого, самодержца всея Руси Алексея Михайловича!
Звенело серебро. Снова гремели пушки в крепости.
...Переговоры начались на следующий день. Гетман говорил Унковскому: мол, писал он через своего посла Силуяна Мужиловского, что хочет со всем войском и народом всем стать под высокую цареву руку, а в грамоте царя о той его просьбе ничего не сказано. Унковский пояснил:
– Вы подданные польского короля, а с ним у царя договор про вечный мир, подписанный еще покойным родителем его. И, поступив так, взяв тебя, гетман, с Войском Запорожским под свою высокую руку, тем самым царь тот договор ломает...
Хмельницкий раздраженно перебил:
– Ведомо должно быть, тебе, посол, что я присягу от имени Войска Запорожского королю Яну- Казимиру не давал и подданным его себя не считаю...
– А во многих универсалах своих пишешь ты, гетман, титул свой:
«Гетман Войска Запорожского его милости короля...»
Унковский хитро поглядел на гетмана и укоризненно покачал головой:
– А что присяги не принимал, этого еще мало... Только напрасно ты, гетман, гневаешься. Государь тебе добра желает и все твои челобитные про торговых людей и про вольный провоз товаров без пошлины удовлетворил...
– За это государю бьем челом все, – ответил Хмельницкий.
Почувствовал: бояре стоят на своем крепко.
– По Поляновскому договору король волен требовать у царя помощи против тебя, а такой помощи государь ему не даст и отказал послу королевскому. Прими это во внимание.
– И за это благодарствуем светлому государю.
При этой беседе сидели, храня молчание, генеральный писарь Выговский, Капуста, Силуян Мужиловский, а с русской стороны – подъячий Семен Домашнев.
Так кружили вокруг главного. Хмельницкий ждал: будут спрашивать про татарского хана. Только на третий день, как видно, кое-что уже разведав, Унковский спросил:
– С крымским царем в этом году тоже будете стоять сообща?
Гетман понял: надо раскрыть замыслы, – не таясь, ответил:
– Скажу тебе, пан посол, честно: он мне в этой войне помощь даст великую.
Унковский перебил:
– Народ твой, как ехал я, сказывал мне: татары обиду ему великую чинят, большой ясырь берут...
– То правду говорили тебе. А коли не со мною будет хан, станет против меня вместе со шляхтой. В Варшаве того и желают, но все их старания пока что тщетны.
– Хан против Московского царства злое замышляет... И тебе это, гетман, ведать надлежит, – предупредил посол.
– Ведаю это. Покоен будь, пан посол, на такой союз с ним не пойду и слова своего не нарушу...
– Когда бы иначе сталось, ты, гетман, грех на себя великий взял бы, веру свою предал, да и народ твой не хочет того, и не захочет никогда! Так и буду в Москве говорить, что ты стоять будешь на слове своем нерушимо.
Поговорив еще о второстепенных делах, посол возвратился на свое подворье.
Выговский, улучив минуту, когда гетман остался один, вошел в покой.
Глянув искоса, угадал борьбу, происходившую в его сердце, начал издалека:
– Думаю я, Богдан, от Москвы не ждать нам помощи. Им самим теперь трудно. – Помолчал, выжидая, не скажет ли что-нибудь Хмельницкий. Не дождавшись, продолжал:
– Может, в Варшаву послов пошлем. Сейчас у шляхты гонор не велик...
– Не дело толкуешь, Иван, – хрипло отозвался Хмельницкий. – На поклон к панам не пойду. У них одна песня: десять тысяч реестровых – и на том конец...
– А сколько еще нужно... – вырвалось у Выговского.
Гневом вспыхнули глаза гетмана:
– Если тебе не нужно больше, так убирайся к дьяволу и не показывайся.
Не для того я весь народ поднял, оторвал от плуга, от родного дома...
Подошел к Выговскому, с силой положил руки ему на плечи, заглянул в глаза и жестко сказал:
– Что это ты вдруг такую речь завел, писарь?
У Выговского перехватило горло.
– Погоди, Богдан. – Он шевельнул плечами, руки гетмана тяжело, будто каменные, лежали на них. – Погоди, Богдан, я ведь того хочу, чтобы тебе лучше было. Понимаешь? Чтобы тебе лучше было.
Хмельницкий изо всей силы оттолкнул его, так что Выговский больно ударился о стену головой и, осторожно потирая затылок, пожаловался:
– Бешеный ты стал, гетман, слова противного сказать тебе нельзя...
– Ступай, Иван, – сурово приказал Хмельницкий и повернулся к нему спиной.
– Послушай, гетман... – начал Выговский.
– Ступай! – крикнул Хмельницкий, обратив к нему покрасневшее от гнева лицо.
...Вечером наедине с Унковским Хмельницкий говорил открыто.
Условились: гетман посылает с ним в Москву новое посольство во главе с полковником Федором Вешняком. Хмельницкий ликовал. Пусть паны уразумеют сие. Посол гетмана в Москве! Иначе теперь заговорят паны сенаторы.
Унковский поставил условием: обо всех замыслах хана уведомлять посольский приказ. Гетман охотно согласился. Заговорили о донских казаках.
Хмельницкий просил дозволения послать своих людей на Дон, звать казаков итти на помощь гетманскому войску. Унковский и тут не возражал. Но грамоты на это от государя быть не может, – такую грамоту сочли бы за нарушение вечного мира. А мир этот нарушить еще не время.
– Не время, – повторил Хмельницкий. Выходит, настанет время.
Унковский втолковывал: гетман должен считаться с тем, что творится вокруг. Вестфальский мир, заключенный в прошлом году, кладет конец тридцатилетней войне. Но надолго ли? Шведы считают нас своими союзниками, а живут одним: загребать жар русскими руками. Москва это понимает. Хотят отстранить
