руке книгу, и протягивает ее ему. Видит он, что на переплете написано его имя. И уже нет ни шляхты, ни казаков, а вокруг луг зеленый, и по тому лугу идет дивчина с полными ведрами воды. И Федору Свечке хочется, чтобы она перешла ему дорогу, но вместо того дивчина выливает воду на землю и переходит дорогу с порожними ведрами...
...Гетман объехал полки. Теперь возвращался к себе. Его, должно быть, уже ожидали, – приказал, чтобы тотчас явились в шатер Нечай, Гладкий, Мозыря, Громыка, Выговский, Капуста и прибывший из-под Збаража Силуян Мужиловский. От усталости еле держался в седле. Сзади ехали есаулы и Тимофей. Невдалеке за ними охрана. Впереди с факелами в руках двое казаков. Спускались в овраг.
– Чей полк? – спросил гетман сторожевого казака.
– Полковника Громыки, – четко ответил сторожевой.
Гетман подъехал к костру, вокруг которого сидели казаки. Свита остановилась поодаль. Тимофей стал рядом с гетманом.
– Здорово, казаки! – сказал гетман.
Его узнали. Начали подыматься на ноги.
– Челом, пан гетман. Челом! – ответили хором, дружно.
– Сидите, сидите, и я возле вас погреюсь.
Гетман легко соскочил наземь и подошел к костру. Казаки потеснились, кто-то положил седло. Садясь, Хмельницкий закряхтел:
– Не те уж годы, казаки...
У костра смущенно молчали. Гетман обернулся, приказал Тимофею:
– Поезжай в табор, скажи – скоро буду...
Когда затих стук копыт, гетман поглядел на небо и сказал:
– Перестал дождь, вот бы завтра ведро было.
– Все одно, гетман, какая погода ни будет, короля побьем, – откликнулся казак с перевязанной головой, сидевший справа от него.
– Думаешь, побьем? – спросил гетман, бросив на него взгляд.
– Пойду с вами об заклад... – задорно сказал казак.
– Ну и Гуляй-День! – восторженно выкрикнул молодой казачок. – С гетманом об заклад захотел пойти! Ну, и Гуляй-День!
– На что спорим? – усмехнулся гетман.
– Да какой там заклад, коли и ты, гетман, и я одинаково знаем, что шляхте дышать один день... То лишь для красного словца – заклад...
– Ох, и Гуляй-День! – восторженно бил себя по коленям казачок. – Язык как сабля...
На говоруна зашикали.
Хмельницкий достал люльку, набил табаком, потянулся к огню.
Гуляй-День схватил пальцами уголек и поднес к гетманской люльке.
– Пальцы обожжешь, – сказал гетман и хотел взять уголек у Гуляй-Дня, но тот не дал.
– Закуривай, гетман, – поднес к люльке, – нам твои пальцы дороже – чтоб руку имел твердую, чтоб панов держал в покорности...
– Ох, и Гуляй-День! – снова выкрикнул говорливый казачок...
Казаки у костра оживились.
– А оно так, панов в покорности держать надо...
– Уступи им – снова через Вислу полезут...
– Не полезут, застращаем, – вставил казачок, все пытаясь привлечь к себе внимание гетмана.
– Застращаешь их! – с сомнением покачал головой Гуляй-День. – Разве мы впервой поднялись! Гетману лучше знать, сколько тех повстаний было...
Эх!
– Известно, было, – отозвался хриплым голосом другой казак; он все время молчал, посасывая длинную трубку. – Да такого еще не было, правда, гетман?
– Думаю, нет, – коротко сказал Хмельницкий.
Гуляй-День безнадежно махнул рукой и с отчаянием проговорил:
– Чужих панов выгоним – свои найдутся, сядут на шею, тогда что...
Сказал и почувствовал, как заколотилось сердце в груди. Тяжелое, гнетущее молчание воцарилось у костра. Гетман смотрел в огонь и спокойно курил люльку.
Молодой казачок решил угодить гетману. Вишь, до чего договорился тот Гуляй-День! Небось, гетман не из посполитых, тоже, видать, из панов, сказывают, хуторов у него сколько, да и золота немало. Ох, Гуляй-День, ну и язык бог дал!
– Коли так думаешь, Гуляй-День, то лучше бы дома сидел на печи, – задорно сказал молодой казачок. – Чего воевать пошел?
Ждал, что Гуляй-День обидится, но услышал тихий ответ:
– А пришел, чтобы польскую шляхту гнать со своей земли.
Помолчал и, словно обдумав, добавил:
– Чужих панов побьем – за своих возьмемся, поодиночке их легче бить...
Все молчали, со страхом поглядывая на гетмана. А он курил люльку и глядел в огонь. Однако внимательно слушал, что говорил Гуляй-День.
– Нам, гетман, твоя мысль по сердцу пришлась. Известно, горе наше понял ты, за волю и веру кличешь нас, мы пошли, и куда прикажешь – пойдем, поляжем, а не отступимся от своего... – Голос Гуляй- Дня окреп, он махал перед собой кулаком.
– А, хотим мы одного – жить по-людски, на земле работать себе, а не пану. А ежели тебе или войску какая нужда, все дадим и станем оружно.
Разве я казак? Сроду не был казаком. А они все разве казаки?
Молодой казачок хотел что-то возразить, не соглашаясь, махнул рукой.
– Да цыц ты, щенок! – сердито крикнул Гуляй-День. – Дай мне с гетманом поговорить, может, завтра убьют, а я должен правду сказать, чем болит сердце, да не у меня одного, а у всех посполитых болит...
– Говори, Гуляй-День, – тихо уронил Хмельницкий, – говори, слушаю тебя...
– Видишь, гетман, сколько войска у тебя? Не десять и не двадцать тысяч. Вся Украина – войско твое! А чего хотим? Воли хотим, гетман! А будет воля нам, тогда увидишь, какой край у нас будет!.. Прости, может, не должен такое говорить...
– Хорошо говоришь, – сказал Хмельницкий. – Правду сказал ты, Гуляй-День... Пойми только, тяжко нам, враги кругом...
– Прости, гетман, – поклонился Гуляй-День. – Говоришь, враги, это верно, – а думаешь, польские хлопы нам теперь не завидуют, что мы панов бьем? Они, глядь, тоже так начнут... Только знай, гетман, может, другим разом не сказал бы, а теперь... Что ж, скажу: уступишь панам ляхам – все свой край покинем, подадутся люди посполитые в русскую землю... Ты о моем прозвище подумал? Нескладное оно, известно. А почему так? В нем доля моя:
Гуляй-День! И все! Так и живем. Ты это знать должен. Твои универсалы из-под Желтых Вод мы, как молитву, повторяем...
Гуляй-День замолчал. Хмельницкий притушил пальцем трубку. Засмеялся.
Казаки тоже. Поднялся на ноги. Чувствовал, как что-то связывает его, мешает ему свободно говорить с казаками... Если бы перед ним стояло сто, тысяча, двести тысяч казаков – он полным голосом сказал бы им то, что говорил всегда, когда надо было поднять в них веру в его призыв, в то, что писал в своих универсалах; а тут, глаз на глаз с маленькой кучкой людей, глаз на глаз с Гуляй-Днем, который ошеломлял своей бесстрашной и мужественной откровенностью, Хмельницкий почувствовал, что обязан быть до конца искренним, и он начал неторопливо, взвешивая каждое слово:
– Спасибо, казаки, что утешили меня в своем товариществе. Будем, казаки, стоять плечо к плечу, и я от своих слов не отступлюсь, за это жизнь свою отдам.
Чувствовал, что казаки ждут от него большего. Твердо сказал:
– Выгоним чужих панов, да и своих плодить не станем. Что богом положено на долю нашу, как жить
