улице. Тревожно щурил глаз, а под сердцем неприятно щемило. Навстречу Галайде сытые лошади промчали крытые сани митрополита Коссова. Галайда поглядел им вслед – сани завернули в гетманское подворье.
Митрополит сидел у гетмана. В канцелярии говорили шепотом. Ввалился запыхавшийся казак. Отряхнул у порога шапку. На него зашикали, указывая руками на дверь. Казак только усмехнулся. Сказал громко:
– Послы польского короля едут в Переяслав. – Добыл из-за пазухи свернутый в трубку лист, протянул есаулу. – В собственные руки гетмана от полковника Суличича.
Тот выхватил листок, опрометью кинулся за дверь, побежал через двор в соседнее здание, где помещался Выговский.
Закусив тонкий русый ус, предмет длительных забот, писарь Пшеничный, старательно выводя буквы, переписывал универсал гетмана.
'Богдан Хмельницкий, гетман его королевской милости Войска Запорожского.
Всем обывателям в Дмитровичах Великих и Малых, и в Вишенках, в маетностях его милости Гуменицкого, судьи киевского, за отсутствием его самого, приказываем вам строго, дабы вы во всем были игумении Флора и Лавра монастыря Киевского послушными и всякую повинность по обычаю давнему исполняли, а если чего когда-нибудь позабирали...' Пшеничный вытер о край рукава перо, затем воткнул его в волосы, снова окунул в чернильницу и, все еще не выпуская изо рта кончика уса, повторил громко: «Когда-нибудь позабирали», толкнул под бок соседа по скамье, писаря Яковенко: слышишь? – и продолжал писать, вслух произнося каждое слово:
– '...разного панского добра, то чтобы возвратили... и берегитесь теперь, дабы к нам и наименьшая кривда не доходила новая, и за тем повинен присмотреть Степан, казак сотник Сердюченко, дабы там никакого своевольства и бунта не было, иначе поступать по всей военной строгости.
Дано в Киеве, дня 22 месяца декабря 1648 года.
Богдан Хмельницкий гетман, собственной рукою'.
Пшеничный вздохнул, расправил плечи. Писарь Яковенко только языком прищелкнул. Пшеничный отложил переписанный универсал. Потянул с края стола новый, разложил сбоку, снял с гвоздя на стене чистый лист, выбрал перо.
Хотелось поболтать, но до вечера надо было переписать еще три универсала.
Всердцах сплюнул, не рассчитал, попал себе на сапог. Подумал: надо наклониться, вытереть... Лень. И так высохнет.
Начал: «Универсал Богдана Хмельницкого селянам села Подгорцы, приписанным к Киево-Печерскому женскому монастырю, об отбывании монастырских работ и повинностей...»
...Гетман слушал Коссова. Были вдвоем. Можно не соблюдать внешних форм почтения. Нетерпеливо мерил неровными шагами комнату.
– Казаки твои, гетман, духовенство весьма обидели. У которых монастырей и церквей мельницы были, у тех посполитые оные мельницы забрали, земли пустошат, от чинша <Чинш – плата за пользование землей.> и прочих податей отказываются, всю мирную шляхту озлобили против тебя...
– О доброжелательстве ее не забочусь. – Хмельницкий остановился перед Коссовым, заложив руки за пояс кунтуша. – Забочусь о крае и народе обиженном, и тебе, отче, тем болеть надлежит.
– Болею, гетман, сердце кровью обливается, всех страждущих успокоить должен...
– А ты, отче, не всех, шляхту не жалей, – посоветовал гетман.
– Никому не дано права монастырям и церквам обиду чинить. А кто руку на них поднимет, на того кара божья и тому благословения своего не дам вовеки.
Это оказывалось тяжелее, чем переговоры с ханом. Под кожей на скулах ходили желваки.
– Добро, отче, все растолковал мне, перед церковью святой склоняю свою многогрешную голову и беру грехи казачества своего на себя...
Коссов разгладил седую холеную бороду.
– Мало этого, сын мой. Универсалы выдать обязан, чтобы прекратили своевольничать в домах божьих и чтобы возвратили награбленное и присвоенное противозаконно, иначе...
– Что? – Хмельницкий смотрел в глаза митрополиту.
– Не будет делу твоему моего митрополичьего благословения, – сказал тот твердо, и видно было, что на этом будет стоять.
– Универсалы пишут. Список твой еще вчера получил.
...Знал гетман, какие толки вызовут эти универсалы. Возвращаясь с надворья, после того как проводил митрополита до самых саней, вынужден был признать: сделать всех вольными казаками нельзя. Да и было ли у него, в сущности, такое намерение? Но раздумывать обо всем времени не было. Его ждали Лисовец, Выговский и Капуста. Устало откинулся в кресле.
– С послами короля переговоры вести буду сам. Ты, Лаврин, утром поезжай в Переяслав, там буду их принимать. Нынче же шли, Иван, гонца в Чигирин. Татарским мурзам быть в Переяславе на этой неделе. Пусть ляхи видят – договор у нас с ханом, чтоб он подох, крепкий. Разговор с панами один будет: войску коронному на Украине не стоять, панам в места расположения полков наших не возвращаться, а главное – затянуть переговоры, проволочить время... Нам время теперь – как воздух, хоть бы год какой перебиться. – Говорил не им, самому себе. – Один год. Оружие добыть, пушки, дать лето покойное селянам, чтобы хлеб сняли, пожили в достатке...
Вспомнил беседу с Коссовым, взглянул на универсалы, которые держал в руках есаул Лисовец. Подумал: «Не больно-то поживут. Теперь начнется».
Выговский перехватил взгляд гетмана.
– Всех, Богдан, в реестр не впишешь, кому и поле пахать, и хлеб сеять, и подати платить...
– Тебя послушать, так панов из маетностей выгонять не стоило?
– Не так думаю, – обиделся Выговский, – сразу все не сделаешь.
Державу свою созидать – дело весьма заботное...
– Как поп говоришь, Иван. – А сам знал: придется пойти на то, чтобы закрыть глаза и заткнуть уши. – Большая забота у нас. Добытую волю отстоять, в новых битвах одержать полную победу. К тому будем стремиться, чтобы самим в своем краю быть хозяевами.
Начал подписывать универсалы.
Выговский предложил:
– Не пора ли сейчас по универсалу отпустить часть казаков по домам?
Воротятся посполитые в села, будет кому хлеб сеять, собирать, казне гетманской облегчение. Как иначе такую армию прокормишь?
– Мысль твоя совсем негожа. Войско по домам не распущу. Недалеко заглядываешь, пан писарь. Войне не конец.
– Сами оружие не кинут, – отозвался Лаврин Капуста.
– И то верно, – подхватил гетман. – Полкам дать отдых. Мыслю я всю Украину на полки разбить. Подать на обывателей наложить, чтобы своими средствами содержали те полки.
– Уведомляют из Варшавы: канцлер Оссолинский в предстоящих переговорах будет настаивать на реестре в десять тысяч, имей это в виду, Богдан.
Выговский развел руками.
– Десять тысяч! Слыхал, Лаврин? Не бывать такому. И если с этим королевские послы в Переяслав приехали, пусть возвращаются... Деньги нам, браты, нужны дозарезу. Деньги. Одним чиншем да податями не обойдемся. Если бы где в долг взять.
– Может, митрополит из своих одолжит?
Неясно было – шутит Лаврин Капуста или действительно советует обратиться к Коссову.
– У него дождешься, – отмахнулся Хмельницкий. – Погоди, пройдет время, еще у нас потребует, чтобы возместили ему убытки за войну...
– Мыслю, с митрополитом в согласии жить – польза немалая.
Отношения с Коссовым – больное место гетмана, и Выговский умело задел его. Видел, как
