Капуста удивленно взглянул на гетмана. Необычна была для него такая раздражительность при докладе о важных, секретных делах. Хмельницкий перехватил удивленный взгляд полковника.
– Утомился я, Лаврин, – хрипло произнес гетман, – утомился. День и ночь смотри, как бы нам нож в спину не всадили.
Он вскочил с кресла и зашагал по горнице. Из-под густых бровей гневно блестели глаза. Алый кунтуш тесно облегал его могучие плечи, и худой, невысокий Капуста казался рядом с ним маленьким, незаметным.
– Тесно нам, Лаврин, тесно.
Он мерил ровными шагами горницу из угла в угол, а казалось, будто он все еще под Зборовом, на том страшном поле боя, и ухо ловит звон мечей, стоны и крики людей, топот тысяч ног, конское ржание. В том страшном побоище он победил. Он поставил на колени первоклассную королевскую армию.
А чего добился? Сорока тысяч реестровых?
Да, он знал, хорошо знал – не того ждала Украина. На том поле можно было добиться большего. А теперь паны только того и ждут, чтобы снова двинуться на Украину, возвратить себе маетности, на колени поставить народ.
В хитросплетениях тайной переписки с Варшавой, в беседах, в неосторожно высказанных фразах, – он уже видел зарождение той черной тучи, которая принесет страшную грозу. Снова пламя пожара вспыхнет над измученной и окровавленной землей...
Капуста, словно угадывая мысли, тревожившие гетмана, молвил:
– Никогда еще не имела такой свободы Украина, Богдан.
– Мало, – гетман остановился перед Капустой и положил ему руки на плечи. – Пойми, мало. Да и ту норовят отобрать, и та под угрозой. Нам надо выиграть время. Время сейчас для нас – все. Хитры паны в Варшаве, а мы похитрее будем. А теперь обедать, полковник!
– Еще есть дела, – отозвался Капуста, – весьма спешные.
– Твоя воля, – улыбнувшись, Хмельницкий отошел к окну.
– Брацлавский полковник Нечай твою, гетман, честь поносит; на прошлой неделе говорено им: «Гетман народ продал за маетности, гвардию себе завел, три тысячи татар нанял для охраны, а народ в полон гонят, паны Потоцкий и Вишневецкий снова вешают невинных».
– Заговор? – спросил Хмельницкий, и Капуста заметил, как под кунтушом заходили плечи.
– Нет, – твердо сказал он, – не заговор. Нечай – честный человек. – Помолчал и, встретив пытливый взгляд гетмана, добавил:
– Не понимает только, вперед не заглядывает.
– Верно говоришь, полковник. Нечаю быть в Чигирине на той неделе.
– Письмо от митрополита Сильвестра Коссова: твоему универсалу, гетман, посполитые не подчиняются, и земли, захваченные ими у Густынского монастыря, до сей поры не освобождают.
– Вот морока мне с тем монастырем. Мало разве земель у пана митрополита... Пусть Выговский составит новый универсал от моего имени, а лучше пошли сотни две казаков, чтобы нагайками поучили, как гетманскую волю уважать...
– А может, то лишнее будет? – осторожно сказал Капуста.
– Что у тебя в мыслях? – грозно спросил Хмельницкий.
– Не надо казаков посылать.
– Надо. Я сказал – надо! Немедля чтобы освободили монастырские земли.
Ты что, шутить вздумал с митрополитом? Людям святой веры обиду чинить – мне на то бог права не дал.
– Добро, гетман. Еще жалоба.
– Снова про непослушание?
– Да, гетман! Выдал ты охранную грамоту шляхтичу Перчинскому, проживающему в местечке Коростышеве, а тот шляхтич пишет, что селяне с казаками два наезда сделали, маеток пограбили, твою охранную грамоту порвали...
– Послать шляхтичу новый охранный универсал, – перебил гетман. – Отпиши Ивану Золотаренку: следствие учинить и виновных покарать смертью.
Далее что?
– Жалоба женского Киево-Печерского монастыря на селян села Подгорцы о непослушании. Оные селяне не отбывают своих повинностей, считают себя вольными казаками...
– Все казаками хотят быть, – перебил Капусту гетман. – Видишь, Лаврин, вся Украина в казаки записалась...
Капуста бесстрастно продолжал:
– Пишет игуменья печерская, пани Магдалина Белецкая, к твоей милости гетману, чтобы ты новый универсал выдал на послушенство подгорецких селян монастырю, а еще лучше – приказал бы полковнику Антону Ждановичу строго наказать виновных.
– Хорошо, довольно, – оборвал гетман Капусту, – пошлешь новый универсал, от моего имени прикажешь быть селянам в послушенстве у пани игуменьи, а злостных гультяев казнить смертью. Все, Лаврин?
– И еще, последнее, – поспешил Капуста, уловив нетерпеливое движение руки гетмана. – В Белой Церкви взяли под стражу кобзаря. Твою гетманскую честь поносил, пел песню, а в ней про тебя сказано:
– Будет дождь, – сказал Хмельницкий, – глянь, сизое облачко в небе, будет дождь.
Лаврин Капуста продолжал холодно:
– Кобзарь взят под стражу, доставлен в Чигирин.
– Будет дождь, – повторил гетман. – Все, полковник. Все. Иди.
Капуста собрал бумаги и уже на пороге сказал:
– Такая уж моя служба, гетман: всегда я первый должен тебе все неприятное сказывать.
Он не видел горькой усмешки гетмана.
...Дождь пошел к вечеру. Молния рассекала черное, все в тучах, небо, от оглушительных раскатов грома дрожала земля. Трепетно бились ручьи на улицах, смывая грязь с битого, утоптанного большака, несли вместе с мутной водой палый лист, сорванный ветром, увядший вишневый цвет, смытую с крыш солому, всякую всячину.
Хмельницкий слушал, как шумел за окнами дождь. За дверью, в столовой, веселилась семья. Слышен был голос Юрия, покрывавший все прочие голоса.
Иногда рассыпался звонкий смех Елены. А гетман думал о своем. «Чтоб пуля не минула. В сердце поцелила». Так пели. Выходит, того желают. Выходит, где-то на его пути возникла пропасть. Перешагнуть не оглядываясь. Он понимал, что это значит – перешагнуть. Там, в черной глубине той пропасти, надо оставить свою совесть и свою муку, только тогда перешагнешь. Надо еще завалить ее, эту пропасть. Как? Он знает, как. На кол, в петлю, на казнь.
Болтают черт знает что, потешаются. Думают – ему легко. Стражу завел, гвардию. Нечай, Нечай! Храбрый полковник, а Капуста правду говорит – вперед не заглядывает. Не понимает, чего хочет гетман. А он хочет, чтобы край родной вольным стал. Чтобы ширились города, процветали ремесла, кипела торговля.
Вот теперь оно начинается. Разве чаркой да побратимством такое сделаешь? Был Чигирин тихий, в садах вишневых, был Чигирин благочестивый город – одни купола церквей да колокольный звон. А ныне стал Чигирин известен в далеких краях. Австрийский император через своих людей в Варшаве расспрашивает про украинскую столицу. Что за люди казаки, каковы их замыслы? Голландские негоцианты торговлю завели. Польские паны от зависти и злобы пальцы кусают. А как это сталось? Само пришло? Выносил в душе своей, взлелеял, словно мать младенца. Был чигиринский сотник в Субботове, обиженный, гонимый, был сотник Богдан Хмельницкий, стал гетман.
