— Нет, Марина мне не нужна.
— Дома. — Женька понизил голос и оглянулся на спальню. — Поздравители утомили — легла вздремнуть. А я сижу и ду-маю о чем-то. — Он неловко повел рукой и снова улыбнулся. Гибко растянулись черные трещины морщин. — Я рад, что ты прилетел.
В дровах что-то с хрустом обвалилось, взлетел фонтан искр.
— Столько лет мечтал, — Женька покачал головой, и встрепанная грива его волос мягко заколебалась. — А вот и все.
— Что — все?
— Все и есть все.
— Почему, Женя?
Он шевельнул глыбами плеч:
— Так… Не нужно это. Я для растительной жизни создан. Срам, Энди. Любить жену, детей, из кожи лезть, чтобы радовались, и все. Свои дела — чушь, чтобы время скоротать, пока они не нуждаются во мне, пока у них свои дела. Вот она спит, не вижу ее — и мне уже одиноко. Сижу и жду. — Он вспомнил, что стоит, и опустился в кресло. — Пусть поспит… — нежно проговорил он. Так нежно, что у меня сжалось горло. — Из-за моей победы устала…
Не то чтобы я всю жизнь был один. Но это другое, Будто летишь на задание. Мертвые черные скалы внизу, страшно чужие, страшно чужие… Медленно меняется узор ослепительно рыжих облаков. Бывает, радары засекут другой оптер, идущий другим курсом, с другим заданием. Подрулишь навстречу, зависнешь, коснешься бортом и тот, усталый, соскучившийся по человеческой речи не меньше тебя, сделает то же. Хлопнешь по затянутому в пятислойный пластик плечу. Лица не видно за ситаллопластом шлема. «Ты куда?» — «Туда». — «А я туда». — «Устал?» — «Дьявольски». — «Я тоже». — «Машина тянет?» — «Спасибо, порядок». — «Ну, счастливо». — «Удачи». Захлопнули фонари, двигатели на форсаж — надо наверстывать время. Может, успеешь оглянуться, увидеть, как темная точка проваливается в складки облаков. Нет базы. Негде снять скафандр.
Женька, приоткрыв рот, смотрел на меня. Учуял что-то…
— Как твои ребята?
— Ну что, — он сразу заулыбался, — Вадька ведет себя прилично. Жаль, ты тогда… — Он осекся. — А Сережка засел на Невольничьем до начала занятий. Остальные уже вернулись… кроме еще одной девочки, — добавил он со странным придыханием. — Позвонил, сказал, им хочется побыть вдвоем. Удивительно, как рано начинают любить наши… — Он опять осекся и закончил, воровато, даже как-то виновато покосившись на меня: — Наша молодежь!
Он был так горд…
— С ним это впервые, — благоговейным шепотом поведал он. — В самый-самый первый раз…
— А ты как?
— Что я? — Он погас. — Буду Марине помогать. Наверное, снова поедем на тот атолл… Не один я, есть чем заняться.
— Она у тебя кто?
— Океанолог, — со вновь проснувшейся гордостью сообщил он и мечтательно уставился на биение огня. — Океан, песок… — задумчиво проговорил он. — Мы там познакомились… Ты приедешь? Ты приезжай, пожалуйста.
— Обязательно. — У меня рвался голос.
«Что-то я совсем раскис, — подумал я. — Нельзя мне ездить к нему».
— Ты счастлив? — спросил я.
Он смотрел в пламя. Оранжевый свет плескался на его узком лице, вынутом из тьмы. Смутно трепетали далекие стены. Будто удивляясь себе, он сказал:
— Да…
Пока Марины нет, надо начинать.
— Кстати, помнишь Ивана Абрахамса?
— Конечно. Такой одаренный, милый мальчик. Он ведь сейчас один из ведущих? — Он встрепенулся. — Конечно, помню. У него еще было с языками неважно… Знаешь, школьный минимум подняли до двенадцати. А Сережка собирается сам взять еще четыре.
— С ума сошел, — искренне сказал я. — Он что, в лингвисты собрался?
— Ну, он еще не знает, — со скромным достоинством ответил Женька, — Просто у него к языкам способности.
И тут вышла она.
Женька перехватил мой взгляд и стремительно обернулся.
— Маринушка! — Он весь расцвел ей навстречу. — С добрым утром!
— Ба! — сказала она, сладко потягиваясь. — С каких пор у тебя утро?
— С тех пор, как ты проснулась, — ответил он и застенчиво улыбнулся. — Когда ты спишь, всегда темно. Вот.
Она, усмехнувшись, потрепала его по голове — он с готовностью пригнулся, чтобы ей легче было достать, — и заметила меня.
— Добрый вечер, Энди. Вы удивительно удачно приехали. Вы ужинали?
— Я все придумал! — воскликнул Женька. — Хватит тебе надрываться! Мой праздник — мне и работать. — Он ринулся в кухню.
Я опять уже смотрел на пляшущие острия, на черные, изломчатые поленья, истекающие синеватыми огоньками. Видимость огня…
— Что ты будешь, Энди? — раздалось из кухни.
— Баварское пиво! — страшным голосом ответил я.
Женька показался на пороге, дрожа полусогнутыми коленями.
— Националист! — перепуганно пискнул он. — Мама! Мамочка! Националист меня съест!
И порскнул обратно. На кухне зашумело и засвистело, Марина порывисто качнулась на подмогу:
— Ошпарится…
Я улыбнулся, и она, смущенно поджав губы, опустилась в кресло. Мы помолчали, Марина с беспокойством прислушивалась. Потом, чуть принужденно открывая беседу, спросила:
— Жека вам рассказывал, что отчудил наш Неистовый Роланд?
— А кто это? — спросил я.
— Не рассказывал? Нет? Сергей остался на Невольничьем с какой-то девчонкой из их группы. И ведь уже осень. Там плюс пятнадцать только, ночью — заморозки на почве. А они в палатке.
— Вдвоем же, — успокоил я ее.
— Вот именно. Вокруг никого. Кошмар!
— Не думаю, что слишком большой, — сказал я о кошмаре.
— Разумеется! — воскликнула Марина. — Он совсем еще мальчик!
Вошел Женька — озабоченный, внимательно прислушивающийся.
— Я разогреваю остатнее, — сказал он деловито и пристроился на подлокотник кресла, в котором сидела Марина. — Мы будем пировать. Все вместе. По-моему, мы имеем право. Да! — Он опять прыгнул, теперь — к книжному шкафу. — Смотри, Марина, что я тебе принес! — Он протянул ей толстый, яркий журнал.
Она благодарно засмеялась.
— Когда ты успел?
— Провожал всех, смотрю… «Мо-оды»!
С польщенным видом она листала, приговаривая:
— В такой день обо мне вспомнил… Что за муж у меня. Золото, а не муж. Можно подумать, я каждый месяц меняю платья!
— Все равно, должна быть в курсе. — Женька важно надулся. — Такова моя воля.
Из кухни донесся пронзительный свист. Женька вздрогнул и провалился туда. Свист затих, тревожно повеяло горелым.
— Я так и знала, — процедила Марина и поднялась бросив журнал на пол. Но Женька уже
