Вообще не хотел Гнат Украине хозяев – ни старых, ни новых.
Оттого он, не прошло и года, демобилизовался – и стал солдатом удачи. Благо на постсоветском и даже построссийском пространстве горячих точек хватало, а платили… Хорошо платили, хватало. Ничего, кроме как честно солдатствовать, Гнат не умел, но теперь он это делал лишь ради себя, стараясь даже не знать, что происходит на любимой нэньке, – чтоб не повеситься и не спиться. И разговоры о дальнейших шагах прогресса по ней либо пресекал, либо, если полномочий не хватало, пропускал над собой, будто вшивый окопник – танки противника; и новости здешние, едва речь заходила об Украине, вырубал и переключался на какие-нибудь голые задницы, это получалось легко и быстро, задниц в телевизоре обнаруживалось никак не меньше, чем горячих точек в бывшей стране.
Точь-в-точь по Шевченке: «Шде не весело мен! – Та, мабуть, весело и не буде и на Украйш…»
Все повторяется. И потому лучше уж не ведать и не видеть, и думать, что там все хорошо, это просто у Гната все плохо, потому что он не там, а на чужбине.
Хотя, смешно сказать, Гнат ощущал себя тут как-то все ж таки дома. Однажды, поначалу еще, в погоне за длинным евро вынесло его за пределы бывшей необъятной Родины, и совсем ведь недалеко вынесло, на Балканы, а вернувшись в Питер, он долго и блаженно отмякал: дома… дома… все свои… Странное это было чувство, неуместное, даже недостойное – но сладкое.
Словом, зарекся ездить далеко.
Ох и покидало-пошвыряло Гната за прошедшие годы…
И вот ведь подлость – везде приходилось говорить по-русски. И на востоке, и на западе. Далеко зашла русификация, злился Гнат, ох далеко, и до чего устойчива, стерва, оказалась; но после того, как месяц назад они с каким-то чучмеком в течение единых суток с интервалом в пару часов спасли один другого, злость эта в нем начала подстывать понемногу (хотя он и самому себе не признался бы в том); хрена с два они с азиатом понимали бы друг друга с полуслова под польским огнем, общаясь по-английски или, скажем, по-литовски; а без понимания – обоим бы размотали кишки. Чучмек – тот вообще ностальгировал по временам, когда его малая родина была русской колонией; впрочем, что взять с азиата. После боя (как обычно, большие потери с обеих сторон и для обеих же сторон нулевой результат) он, прислушиваясь к стонам и крикам раненых в недалеко торчащей госпитальной палатке, даже вздохнул грустно: «Эх, Россия- ханум, куда ж ты смотрела?»
Литовско-польская граница – вот было последнее место службы Гната; именно оттуда он, когда закончился полугодовой срок его контракта, вернулся теперь в Питер в распоряжение господина Вэйдера за оплатой и, после соразмерного ей отдыха, за новым контрактом. Вероятно, будь он заключен, пришлось бы возвращаться обратно, туда же, под Клайпеду – конфликту конца-краю видно не было.
Еще в первой половине девяностых годов прошлого века Польша поставила в Балтийской ассамблее вопрос: а не следовало бы России, раз уж она порвала со своим кровавым прошлым и хочет встать в ряд цивилизованных стран, передать Польше (не Германии, которая и так уже сыто рыгает, заглотив ГДР, а именно Польше) в качестве, скажем, компенсации за моральные, материальные и людские потери, нанесенные советской агрессией тридцать девятого года, – бывшую Восточную Пруссию, а ныне Калининградскую область? Ну ведь все равно ж она для России непосильная мука! Тот самый чемодан без ручки – нести невозможно, а бросить жалко. А тут – замечательный получился бы знак покаяния и примирения…
И ведь получился!
Передали!
В радостном упоении от очередной победы общечеловеческих ценностей никто и предположить не мог, что из этого выйдет.
В свое время не Литве, а именно Восточной Пруссии принадлежал так называемый Мемельский край. Клайпеда и все кругом. Чикая отвоеванные у Гитлера ломти Европы на мелкие бутербродики для тех, кто расселся за его гостеприимным столом, товарищ Сталин не стал включать этот самый Мемельский край в Калининградскую область, а отчекрыжил в пользу Литовской ССР. Да, конечно, впервые данные места попали в Литву раньше, в двадцать третьем году, мановением Антанты, шинковавшей Германию еще после Первой мировой; но шутка в том, что по Потсдаму-то эта территория была передана именно СССР, и именно СССР уже уступил его Литве по новой. Чтоб она радовалась и благодарила хоть иногда. Чтоб знала, как щедра Советская власть. Чтоб помнила: без Советской власти ей в целости не жить.
Не помогло.
Литва, едва ставши независимой, в запале объявила, что не признает юридически даже самый факт вхождения в бывший СССР и что отныне все без исключения международные акты, заключенные от лица СССР в отношении Литвы, действительными рассматриваться никак не могут.
Ладно. Вольному – воля.
Пребывание Мемельского края в юрисдикции Литовской республики сразу сделалось, мягко говоря, спорным.
Более того, коль скоро территория бывшей Восточной Пруссии, впоследствии – Калининградской области, оказалась территорией Польши, Мемельский край и по духу, и по букве международного права – стал в значительной степени польским.
Поначалу никто и не вспоминал об этом. Пример России, похоже, гипнотизировал: та ни словом о подобной казуистике не напоминала Литве – ни рвущейся к независимости, ни обретшей оную; видать, обижать не хотела. Потом все-таки вспомнили. Может, потому, что уровень жизни в Литве резко уступал уровню жизни в Польше. А может, наоборот. А может, Польше лишний порт на Балтике понадобился… Гнат не знал и знать не хотел. Он ведал цену подобным разборкам еще с тех времен, когда искренне переживал насчет правового статуса Крыма и желал страстно, чтобы Украина была права не просто так, не просто потому, что никто с нею всерьез не спорит, а по закону, по справедливости, права действительно… хватит, пусть у новых дураков головы болят. По обе стороны границы сперва возникли, как заведено, культурные общества и принялись интеллигентно, с квалифицированным привлечением древних бумажек, мутить воду. Потом стали в ООН обращения сыпаться – мол, просим рассмотреть незаконное вхождение, сиречь грубую аннексию, нашей исконной территории, а также притеснение коренного населения колониальными властями… А кто там первым чей хутор поджег, кто кого на вилы поднял, литовцы поляков или поляки литовцев – теперь, как и всегда в подобных случаях, удастся выяснить только когда американцы смастерят наконец машину времени; да и то Гнат сильно подозревал: заплати побольше, машина та и покажет, что тебе нужней. Рынок – он во всем рынок. Сами же американцы говорят про него: всеобъемлющий.
Без малого уж полтора года шла эта нелепая, вялотекущая и совершенно противоестественная ночная война между двумя членами Евросоюза, НАТО и бог знает чего еще столь же гуманного и цивилизованного. И никому до нее большого дела не было – как, впрочем, и еще до нескольких подобных. Конечно, бесперечь принимались пространные резолюции во всевозможных международных говорильнях, наблюдатели и посредники какие-то мелкие с очень серьезными и озабоченными лицами шныряли взад-вперед, шустрые и назойливые, что твои тараканы… Сколько их Гнат перевидал! Но настоящий хозяин молчал. Может, потому, что война-то велась не регулярными силами, а якобы некими бандформированиями (наемниками, на самом деле), регулярные же вооруженные силы что Литвы, что Польши эти бандформирования якобы ловили, ловили и никак поймать не могли; но Гнат и мысли не допускал, что столь простая, уже оскомину набившая механика может по сей День кого-то обманывать – ежели, конечно, он сам не хочет обмануться.
При старом хозяине учинять этакий бардак и в голову бы не пришло; сидели бы тихо, славили мудрое партийное руление и не вспоминали о перевернутых страницах истории. А если бы и вспомнили, хозяин, будь он жив и в расцвете самостийности, подобного безобразия, конечно, бы не потерпел; с обычным своим чувством такта в двадцать четыре часа отечески раскатал танками и правых, и виноватых, но вооруженный маразм пресек бы на корню и принялся потом необъятными лопатами швырять дармовые деньги на восстановление попорченного происками империалистов народного хозяйства братских республик; москвичи да питерцы ходили бы без штанов, но попорченное хозяйство восстановилось непременно (другое дело, что и москвичи, и питерцы после этого кляли бы на чем свет свое безмозглое правительство, а братские республики – на чем свет кляли бы русских оккупантов: подраться не дали!). Однако старый хозяин и сам уж сдох; туда ему и дорога, заставлял себя почаще повторять Гнат, – хотя время от времени, при виде голых женщин, со вспоротыми животами валявшихся в грязи на проселке где-нибудь под Шилуте, или контуженных ночным взрывом детей в Шакяе, его брала невольная злоба на косоруких москалей: конечно,
