дурак…
Просеивание, господа, просеивание и процеживание! А дальше уже операция как операция – тщательно спланированный случайный контакт, провокация – гонись за мной, не то уйду; потом зацеп и раскрутка….
Впрочем, до зацепа ещё далеко… А до раскрутки и подавно.
Выйти на врага надо. Но подсечь он должен тебя сам – уверенный, что это его инициатива. Что это ОН ловко пользуется счастливой случайностью, а ты – подвернувшийся лох.
Есть в Крыму такая порода деревьев – лох серебристый. Один растет прямо у могилы Волошина на горе над Коктебелем. Мы были там с Кирой, и когда она обогатила меня этим знанием, я, помню, подумал, неуместно хихикнув: вот ведь подходящая кликуха для покойника и вообще для всех титанов культуры серебряных предоктябрьских лет.
А почему, собственно, только тех лет? Едва ли не все наши таланты… м-да.
Вот только кто не серебристые лохи – те почему-то мигом начинают учеными обезьянками приплясывать то перед Гипеу, то перед первым попавшимся кошельком поувесистей…
За спиной у меня возник и встал столбом появившийся, кажется, откуда-то из подсобки человек; я ощутил его появление, но не поднял головы и даже не прервался.
– Как дальше работать с ними, как? Ведь тошнит…
– Товарищ, у вас не занято?
Молодой. Симпатичный. Дюжий весьма и весьма. Не хотел бы я с ним схватиться.
Особенно в теперешнем состоянии.
Максимально неопрятно, но словно бы с максимальным напряжением интеллекта и воли беря себя в руки, я вытер ладонью подбородок и нетвердо поднял голову.
– Да… да, пожалуйста, – ответил я, стараясь говорить внятно. В руках у гостя был двухсотграммовый графинчик с коньяком, пустая рюмочка и тарелка с чем-то холодным мясным. – Пожалуйста.
Он сел. Капнул себе коньяку из графина.
– Мне очень неудобно, – сказал он, – вам мешать, вы явно хотели побыть один. Но некуда.
– Ах, оставьте, товарищ, – сказал я. – Оставьте! Пор-рядок.
Я выглядел, как человек, который от отчаяния распахнулся на миг, уверенный, что никто его не видит и не слышит, но тут же принялся, путаясь в собственных пальцах, вновь застегиваться.
– У вас неприятности? – осторожно спросил парень.
– Хуже, – ответил я. – Хуж-же! Неблагодарность!
– Товарищ! – взмахнул рукой парень и проворно плеснул мне коньячку. – Да если из-за этого всякий раз переживать и мучиться! Давайте выпьем чуть-чуть. За то, чтобы они нас не доставали.
– Всегда давайте, – согласился я, и мы чокнулись. Коньячок пролетел амурчиком.
– Геннадий, – сказал парень слегка перехваченным голосом, и протянул мне руку через стол.
– Антон, – икнув, ответил я. Мы обменялись рукопожатием. Да, весьма дюжий.
– Я вас прежде здесь не видел, – сказал он, принявшись разделывать свой ломоть. – Как вам это кафе?
Я обвел мерцающие в сумерках портреты и лозунги умильным взглядом.
– Как в детстве…
Парень улыбнулся.
– Случайно набрели?
– Не совсем. Пациент один… посоветовал, – я желчно скривился. – Сволочь. Сидит и поет: бандьера росса! Ни бэ, ни мэ, а это вот – поет. Говорят, последнее впечатление перед тем, как надрался вусмерть. А потом менты ему по башке звезданули… В вытрезвоне. Поет теперь. Уче-оный! Гнида… Трус. Сиэтл ему подавай! Тут из последних сил… с ним… а ему – Сиэтл!
– Странный случай. И больше ничего?
– Нич-чего. Не узнает, не реагирует. С кем был, о чем говорил – ни гу-гу. Пьянь. Аванти, дескать, популо… Попандопуло… Ру-у, ру-у… бандьера… Мар-разм! Мы на него три недели угробили! – я, будто с удивлением, тронул кончиками пальцев свою опустевшую бутылку. – Вот блин, трезветь не хочется.
– А вы не трезвейте, – посоветовал Геннадий. – Время от времени человек должен разрешать себе расслабиться, иначе… В тридцать лет от инфарктов умирают.
– Умирают, – мотнул я головой. – От чего нынче только не умирают.
– Да, правда, – ответил он, с аппетитом жуя.
Я отпустил бутылку и сказал:
– Не… Хватит.
– Ну, вот, – покаянно проговорил парень. – Я, похоже, все-таки перебил вам настроение. Может, ещё по одной? – торопливо предложил он, видя, что я неопределенно заворочался на стуле, пытаясь на ощупь вспомнить, как с него встают. Он категорически не хотел, чтобы я уходил.
– Нет, – выговорил я. – Буду тормозить. Не казнитесь, товарищ… Геннадий. Все в порядке. Все в порядке. Мне действительно… Только хуже будет. Знаете, какая злость берет на утонченных! – я от полноты
