разобраться, что же еще, кроме длины волос, кажется ему в этом лице таким странным. Хозяин продолжал улыбаться.
На нем был пестрый халат из тонкой и гладкой на вид материи, которую Тихон про себя назвал шелком, не зная точно, что это такое. Шелк обтягивал большое, похожее на самовар тело, а из-под каймы высовывались тонкие и безволосые ноги. Мужчина тоже разглядывал Тихона и произнес:
– Макулатуру, значит, собираете? Хорошие пионеры. Тихон кивнул.
– Как тебя зовут?
– Тихон.
– Тихон! Красивое имя. Старинное. – Голос был высокий, но маленькие красные губы как будто ласкали каждый звук. – Что ж, Тихон, проходи, пожалуйста, в гостиную.
Тихон помедлил. Никто из жильцов не приглашал его в дальние комнаты, и он не знал, как себя вести. Ему уже хотелось уйти: но любопытство пересилило. Хотелось посмотреть, как живет этот странный человек; и к тому же (в чем Тихон не хотел себе признаваться) в голосе был мягкий приказ, которому Тихон повиновался.
Мужчина продолжал смотреть на него. Тихон опустил глаза и прошел по коридору в большую комнату, которую этот человек назвал гостиной.
– Меня зовут Евгений Саввич, для тебя просто Евгений, – объявил мужчина все тем же радостным, высоким голосом. Он стоял за Тихоном, и тот почувствовал на щеке его дыхание. Тихон никогда не называл старших по именам без отчества: только к консьержке он иногда обращался «Аполлинария», потому что она не любила своего отчества и уж тем более не терпела обращения «бабушка».
Гостиная была темной, пурпурно-красной – так, наверное, выглядит человеческое нутро, подумал Тихон. Тяжелая портьера занавешивала окно. Свет слабо пробивался через узкую вертикальную полоску, оставшуюся свободной. Огромная картина висела над диваном: контуры были размыты, как будто холст попал в свое время под дождь. Опустившись на диван, Тихон посмотрел на свои ноги и увидел восточный ковер под подошвами старых и грязных ботинок. Ему стало стыдно, однако Евгений опустился рядом, почти касаясь его высунувшимся из-под халата коленом, и Тихон решил, что на ковер ему наплевать. Только вот сидеть было неудобно: диван был такой мягкий, что Тихон утопал в нем.
У противоположной стены громоздились полки, полные книг. Там же стояли фотографии, статуэтки, еще какие-то мелочи. Тихон опустил взгляд на журнальный столик, на котором опять же было навалено множество вещей: пепельница, альбомы, ложка и чашка с остатками кофе, наручные часы.
– Что я могу тебе предложить, Тихон – чаю, кофе? Тихон замялся и, наконец, ответил:
– Чаю, пожалуйста, Евгений Саввич, – надеясь, что дает правильный ответ.
– Ах, прошу тебя, просто Евгений, – поморщился мужчина. – Для тебя – просто Евгений.
– Евгений, – повторил Тихон. Может быть, подумал он, хозяин этой квартиры хочет быть того же возраста, что и школьник. Что ж, пожалуйста. Но только это смешно.
Евгений проворно – как будто тело его было и впрямь молодым, а не похожим на самовар – поднялся с засасывающего дивана. Прежде, чем отправиться на кухню, он включил проигрыватель. Женский голос, хриплый и низкий, медленно запел на иностранном, но чем-то знакомом языке. Тихону хотелось понять, о чем она поет, но он боялся спросить. Он знал, что во всем городе он не смог бы найти такую женщину – презрительную, хриплую, зовущую. Где-нибудь в другой стране он мог бы встретить ее. Он представил себе, что на руке у него часы с блестящим браслетом, как те, что лежали сейчас перед ним на журнальном столике, а на затылке – шляпа. Он как будто взглядывает на часы, надвигает шляпу на глаза, засовывает руки в карманы, идет, посвистывая, по незнакомым улицам.
Евгений появился с двумя чашками. Поставив их на стол, он вдруг спохватился:
– Ты, наверно, сахара хочешь! – и снова ушел на кухню, чтобы вернуться с прозрачной сахарницей и двумя ложечками, одну из которых он протянул Тихону.
Тот кончиком ложки взял немного песка, ссыпал в чай и стал аккуратно мешать, стараясь не стучать ложечкой о стенки чашки.
– Значит, повсеместно объявлен сбор макулатуры?
– Нет, только в нашем микрорайоне.
– И вас посылают по домам бумагу просить? – в голосе Тихону послышалась насмешка.
– Нет, это мы сами придумали.
– Такое рвение? Похвально, похвально.
– Если мы больше всех соберем, нас на экскурсию повезут, – признался Тихон.
– На экскурсию? В какой музей?
– В шахтерский городок!
– К шахтерам?... И тебе хочется к шахтерам? Тихон кивнул.
– Много вы уже насобирали?
Тихон поднял руку ладонью книзу, показывая расстояние от пола.
– Примерно вот столько. Дают старые газеты, журналы, обертки, есть картон тоже, книг пока не дали ни одной, – он жадно посмотрел на полки.
Мужчина захохотал:
– Книги, мой дорогой, для другого предназначены. – Он в шутку погрозил Тихону пальцем, продолжая смеяться, потом вздохнул и взялся пальцами за виски. – У меня сегодня весь день болит голова. Не могу работать. Чувствую себя таким хрупким. Хорошо, что ты зашел. Хочется с кем-нибудь поболтать. – Он помолчал, глядя на Тихона. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты очень красивый мальчик?
Псих, подумал Тихон и покачал головой.
– Ты похож на восточного принца, – и, заметив, что Тихон отодвигается, прибавил: – У меня где-то был рахат-лукум. Хочешь рахат-лукума? – Мальчик закивал. – Пойду поищу.
На этот раз он поднялся очень медленно, как будто надеясь, что Тихон остановит его. Когда мужчина скрылся на кухне, школьнику стало понятно, что макулатуры он с этого чудака не добудет и что вообще нужно сматываться. Он взял со столика часы с браслетом, засунул в карман брюк и тихо вышел из гостиной. Аккуратно повернул ручку двери и, не защелкнув ее за собой, быстро побежал вниз по лестнице.
В подъезде ждал Проверкин.
– Пойду спрошу, сколько другие насобирали! – выпалил Тихон и быстро вышел из подъезда.
Свернув за угол и отойдя на безопасное расстояние, он вынул из кармана часы. Кисть его оказалась слишком тонкой, но он надел браслет поверх рукава школьной формы и щелкнул застежкой. Серебристые грани браслета засверкали в послеполуденном солнце. Тихон был уверен, что мужчина за ним не погонится. Сам виноват.
– «Очень красивый мальчик»! – фыркнул Тихон и, проходя мимо магазина, взглянул на свое отражение в витрине и пожал плечами.
шахта
Они выиграли соревнование, и через две недели автобус вез их в шахтерский городок. Тихон сидел на одном из передних сидений и время от времени посматривал на часы. Он никуда не торопился; просто узнавать время было почти так же интересно, как смотреть на тополя и машины. Его вдруг полюбили за то, что в течение двух дней он заставил других повиноваться своей воле. Кто-то непрестанно трогал его за плечо, заговаривал с ним.
Голые равнины с остатками снега и пологие холмы, подернутые серой дымкой, потом – низкие квадратные дома, пустые и нелепые, как будто кто-то уронил их здесь и ушел, позабыв. Вдоль дороги шел человек. Дети замахали ему, но он не обернулся.
Издали выплыло гигантское ступенчатое здание со множеством окон и с чем-то наподобие трубы, что выходила почему-то из бока. Автобус остановился, и дети один за другим вышли, оробев от незнакомой улицы.
– Сначала идем в музей, – объявила учительница. Непривычная в пальто с брошью, в красном мохеровом берете; странно думать, что после школы она становится обычной женщиной. – Потом нас поведут в шахту.
– Настоящую?
– Раньше была настоящая. Теперь туда водят посетителей.
Когда дети гурьбой входили в музей, никто из них не посмел толкнуть Тихона. Ему даже показалось, что
