кавалеристов, одобрительно загудели. Они были старше Виктора всего двумя - тремя годами, но между ним и офицерами лежала непреодолимая преграда: они имели решимость и знали, чего хотят.
Родина - страшное слово, способное и уничтожить и возвысить. Они могли умереть за нее. А могли ли это сделать Рылов, Москаль, Миколка? Виктор подумал, что нет. У них была какая-то другая родина, за нее они воевали с казаками. Эта мысль о второй родине показалась Виктору предательской по отношению к тому, что он считал святым для русского человека. И тем не менее ему трудно было мысль опровергнуть.
- Это его вы вчера освободили! - улыбаясь и показывая на Виктора, сказала Нина. - Ваш казачок уж совсем в раж вошел...
- Ага! - ответил есаул. - Молодой. Еще ветер в голове гуляет... Давай-ка, Макаренко, позовем песенников, что-то от досужих разговоров ваши гости примариваться стали, как бы не позаснули, а?!
Сотник вскинул голову, отвел ладонью русый чуб и повторил:
- И впрямь как бы не позаснули!
Послали за казаками, а на Виктора, ожидавшего неприятного разговора о его участии в обороне, не обратили внимания. Через несколько минут он забыл о есауле, увлеченный казачьим пением.
Пятеро казаков стояли возле рояля и пели любимую песню воспитанников Донского императора Александра III кадетского корпуса, в котором, как сказала Нина, учился и ее покойный муж.
Конь вороной с походным вьюком
У церкви ржет, кого-то ждет,
высоким голосом начал черноусый широкоплечий казачина, и остальные подхватили:
В ограде бабка плачет с внуком,
Молодка горьки слезы льет.
Они сразу вошли в повторяющийся из поколения в поколение обычай проводов и, казалось, сейчас жили им.
А из дверей святого храма
Казак в доспехах боевых
Идет к коню из церкви прямо,
Идет в кругу своих родных.
И чудилось, что они тоже провожают уходящего на войну казака, вместе с его родней печалятся и гордятся.
Под впечатлением песни Виктор вспомнил брата, прозябающего на хуторе, повернулся к Нине поглядеть, что чувствует она, вспоминала ли Макария?
Краем глаза он заметил отворяющуюся дверь и входящего малыша в большой казачьей фуражке, сдвинутой на затылок.
Нина скользнула взглядом по Виктору, повернулась к сыну с выражением пробуждающейся тревоги и, вдруг поняв шутку, засмеялась. Но в этом промельке тревоги Виктор ощутил ее беззащитность и подумал, что нет, она не может сейчас вспоминать Макария, что вообще вся жизнь обесценивается до маскарадной картинки. Появление малыша отвлекло песенников. Есаул взял его на руки, стал делать козу, приговаривая:
- Идет коза рогатая за малыми ребятами!
- Я казуня! - сказал мальчик.
- А где ж твой конь, казуня? - спросил есаул.
- Там, у Ильи, - ответил малыш. - Пусти меня, я к нему хочу! - Он потянулся к Виктору.
- Да что у него? - пренебрежительно вымолвил есаул. - А у меня, смотри, шашка, револьвер, крестик... Знаешь, как казаки воюют?
- Я казуня! - повторил мальчик.
- Казуня, казуня, - согласился есаул. - Казаки врагов пикой колют, шашкой рубят, а конем топчут. - Он опустил малыша на пол, по-хозяйски кивнул няньке, чтобы она не зевала, и, обращаясь к Нине, сказал: - Боевой!
Нина погладила сына по голове, строго поглядела на няньку, и та, схватив маленького Петрусика, утащила его из гостиной.
Виктора отозвал управляющий Ланге, принялся расспрашивать о разрушениях на руднике и при этом колюче поглядывал, словно виноват был сам Виктор. Управляющий был похож на старого жилистого коня.
- Почему вы не покинули рудник и остались с рабочими? - спросил он.
- А с кем оставаться! - ответил Виктор. - Все инженеры ушли. Нина Петровна хотела рудник закрыть.
- Вы им чужой, - сказал Ланге. - Надо было уговорить их не сопротивляться. Вы еще молоды и опрометчивы, однако хочу кое-что объяснить, чтобы впредь вы не рисковали головой... Мы с вами интеллигенты и по своему положению должны обслуживать власть имущих. Нам без властей никак не прожить, нас раздавит простонародье. Пример налицо. Слава богу, сегодня почувствовали, что за нами сила. Правда, это казаки с отсталыми монархическими взглядами, у них к тому же нет всероссийских экономических интересов, лишь одни окраинные амбиции. - Ланге усмехнулся. - Вот уже критикую! Трудно удержаться, когда видишь правильный путь, а силы не имеешь... Приходите завтра на рудник, начнем работу.
То, что управляющий объяснял свои взгляды и звал на работу, то есть занимался несвойственным ему делом, вызывало ощущение неустойчивости.
- На работу? - переспросил Виктор. - Но все рабочие, наверное, разбежались.
- Надо собрать, - сказал Ланге. - Если не долг перед отечеством, то уж голод заставит их работать.
Песенники по сигналу сотника запели:
Как за Доном за рекой, вот,
Казаки гуляют,
Некаленою стрелой, вот,
За реку пущают.
И задорно притопывали, посвистывали, почти преобразившись в загулявших казаков.
Они ночью мало спят, вот,
Ходят, разъезжают,
Все добычу стерегут, вот,
Рыщут, не зевают.
Нина, улыбаясь, смотрела на них. Пропели 'Как за Доном' и еще три песни.
Один из казаков, с двумя крестами на груди, раскрасневшийся, рыжеватый, с широкими веснушчатыми кистями, рассказывал Трояну, за что получил кресты.
Виктор подошел к ним поближе. После разговора с Ланге он был предоставлен самому себе, Нина не обращала на него внимания, и он ее осуждал.
Слушая неторопливую, полную достоинства речь казака, он вспоминал вчерашний бой, как подвели пушку и начали бить по руднику.
- Уже развиднелось, - рассказывал песенник. - Наш дозор замаячил нам с опушки, чтоб мы, значит, потихоньку шли, не выдавали себя... Идем без дороги по эту опушку, а по ту опушку, по дороге, они идут. Углом к нам. Охранение его прошло, нас не приметели. Спереди офицер, синяя шубка наопаш висит, серебро сверкает, мех плотный, теплый. За офицером - они. По четыре в ряд, шесть шеренок. Солнце всходить уже стало. Сабли на солнце заблестели. И лошади фыркают. Идут рыской. Ну подъесаул наш говорит так тихо, почти неслышно, чтоб шашки вынули. Повалили мы пики... Айда, погнали! Зашумели: ура! Офицер ихний крикнул... Я ему пикой под самое горло... Запрокинулся... Весь серебром обшитый...
Троян не дослушал казака и, достав бумажник, дал пять рублей, сказал:
- Это тебе, братец, за голос. Лучше пой. А про зверства не люблю.
Песенник поблагодарил и улыбнулся:
- Чего, господин, от моей балачки с души воротит? Так на то война, чтоб погулять, там все под Богом ходют.
