Нине стало досадно и скучно. От Дюбуа повеяло обыкновенной добровольческой спесью, она гордилась своей непреклонностью и видела в жизни только войну. И офицеры явно были на ее стороне.
Эта жизнь ради смерти, с божеством в виде мертвого черепа на нашивках у корниловцев противоречила Нининому пониманию.
Юлия взяла сахар, уплатила старому татарину две тысячи 'колокольчиками' и повернулась к Нине попрощаться.
- Забери деньги, - сказала Нина. - Мы не разоримся.
- Пустяки, - ответила Юлия. - Ну прощайте, господа.
Она слегка поклонилась и вышла на улицу, оставив бывших однополчан с их новой жизнью.
А Головин, подумала она, умер просто, вызвался охотником останавливать красный бронепоезд, его охрана бронепоезда заколола штыками.
Нина и ее увечные оскорбили Юлию. Они были отступники. Сегодня в госпитале был жуткий случай, потрясший ее: мальчишка-санитар играл скрипучей дверью, а в палате лежал раненный в голову поручик. Поручик просил тишины, но санитар не прекращал скрипеть дверью, и скрип дразнил, дразнил раненого. Раненый поручик собрался с силами, дошел до санитара и ударил его в лицо. Поручик был молодец. Но что потом началось! Врачи и сестры кинулись защищать бедного мальчика. Как посмел офицер ударить человека? Это дикость и т. д... Вот где все они открылись, думала Юлия, включая в 'они' и Нину Григорову. Севастополь с его торгашеством, всепрощением спекулянтов и красных, забвением героев вызывал презрение к новой политике...
После ухода Юлии Дюбуа Нина испытала неприятное чувство. Не зная, как освободиться от него, и желая показать инвалидам и Алиму, что ее не очень интересует отношение к ней этой доброволки, Нина прошла вдоль прилавка, отчитала татарина за грязь и сказала Артамонову:
- Вы, Сергей Ларионович, нынче делаете благородное дело. Оно не меньше, чем ваше умение подрезать врагов из 'максимки'.
- А что? - спросил Артамонов. - Была бы у меня рука, так бы вы меня и видели!
- Пойду прогуляюсь! - воскликнул Пауль и выскочил из магазина. Судаков поскрипел деревянной ногой по половицам, приблизился к Нине и подставил руку:
- Идем-то, Нина Петровна, не откажитесь прогуляться с полковником-дроздовцем.
- Вы все оскорбили меня! - сказала Нина. - Почему вы струсили? Мне нужны смелые люди! Не нравится - не держу... Может, мне тоже не нравится?!
- Нравится - не нравится, - спокойно вымолвил Судаков. - Какие-то довоенные слова. Ничего не воротишь, любезная Нина Петровна. Ну что вы на меня смотрите? Никто вас не предавал.
- Да, 'не предавал', - с горечью произнесла она. - Меня не предавал только Алим. Но он нехристь, чужой.
- Предают только свои, - заметил Судаков. - Забудьте. Нас сотни лет учили: единственный путь - это самопожертвование, служить родине - это приносить жертву... А мы - торгуем? И господин Врангель вместо того, чтобы повесить забастовщиков... Ладно. Торговать так торговать!
- Главнокомандующий играет перед Европой, - сказал Артамонов.
- Ничего!
Если бы Врангель и Кривошеин услышали бы это мрачное 'Ничего!', полное мужичьего упорства, они бы увидели, кто подлинный враг их реформам. Свой заслуженный офицер, а не красный комиссар. С комиссаром можно было бы договориться при помощи союзников, сторговаться, отгородиться турецким валом, а свой - беспощаден. Врангель простил забастовщиков, ограничился высылкой в Совдепию. Им там нравится? Пусть живут!
Но выходило, что офицеры против Главнокомандующего, - и нет милосердия, нет свободы, нет надежды. Это только сверху оттаяло, а чуть глубже - вековой лед.
- Сергей Ларионович, пойдите-ка доставьте из Килен-бухты масло, распорядилась Нина. - Боюсь, там на солнцепеке некому за ним присмотреть.
Артамонов по-бычиному наклонил тяжелую голову, русые волосы зазолотились в солнечном луче подобно нимбу.
Нина чувствовала, как в нем поднимается ярость распинаемого первопоходника.
- В конце концов я никого не держу! - воскликнула она, чтобы опередить взрыв. - Ступайте в свой 'Союз увечных', доложите, что кооператив закрывается, отчислений не будет.
- Мы не нищие побирушки! Нечего попрекать куском. Стыдно! - Артамонов вскинул голову и повел могучими плечами. - Пошли, полковник, - позвал он Судакова.
- Ты дурачок, Артамонов, - сказала Нина. - Иди, иди. Ну что ты встал как печенега?
- Да, я дурачок! - рыкнул Артамонов. - У меня есть еще остатки чести. Вам нужен такой товар?
Судаков, вытягиваясь, скомандовал:
- Прекратите, штабс-капитан!.. Мы не торгуем честью. Нас послали сюда, мы служим нашим товарищам. Зажми свою гордыню.
- Я ухожу, - сказал Артамонов. - Не могу.
Он повернулся, заколотый булавкой пустой рукав качнулся ему за спину. Штабс-капитан ушел.
- Яман, - тихо произнес Алим.
'Яман' - по-татарски 'плохо'. Даже татарин все понял. Наступал яман на русского человека!
Судаков шагнул к двери, закурил.
- Пусть проветрится, - сказал он, окутанный сизым облаком. - Ничего... Помните стихотворение великой княжны Ольги Николаевны? Оно касается всех нас. - Судаков покосился на Алима. - Я прочту, - сказал он с горькой усмешкой. - Скоро два года, как убили царскую семью... - Он поднял голову и стал читать:
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С твоею кротостью встречать...
Здесь Судаков замолчал, показал взглядом, что понимает, как Нине тяжело это слышать.
Но он ошибался - чтение отдавало мелодрамой. И было жалко убитых детей, только сейчас это была какая-то обязательная показная жалость.
- Вы поедете в порт? - спросила Нина после приличествующей паузы.
Судаков стал нервно тесать спичкой по коробку. Когда прикурил погасшую папиросу и вновь окутался дымом, ответил:
- Из железа вы, Нина Петровна... Сантименты вам чужды.
- Поезжайте, полковник, очень вас прошу, - сказала Нина. - Хватит с нас воображаемых страстей... Если мы хотим работать - надо работать.
И, услышав ответ этой лишенной сантиментов женщины, дроздовский полковник Судаков вспомнил волшебное богатырское существо, стоявшее в сарае на хозяйственном дворе у помещика Саблина - новый трактор, покрытый пылью, на котором никто не будет пахать.
Судаков сказал Нине, что едет, и поехал, раздумывая над воспоминанием. Татарчонок Ахмедка правил лошадью, подвода тряслась, солнце то светило в лицо, то скрывалось за ветвями акаций.
'Трактор?' - подумал Судаков.
Трактор был куплен по настоянию управляющего, отца Судакова, а потом к помещику пришли мужики и просили не отказывать им в заработке на весенней пахоте. О эти живущие в усадьбах помещики? Сколько их осталось? Теперь уж ни одного. Они не могли уцелеть. Разве мог уцелеть Саблин? Он отказался от трактора и продолжал нанимать мужиков, потому что так было заведено исстари. Да и Саблин жалел их, они жалели его.
Размышляя над столкновением трактора и помещика. Судаков решил, что на месте Саблина
