Постепенно в повседневную жизнь пробились многие реалии традиционной культуры, легко занимая привычные места в общественном сознании. В репертуаре музыкальных и хоровых коллективов появились русские народные песни и танцы, стали печататься статьи о выдающихся представителях русской культуры и науки. В общеобразовательные школы вернулись прежняя, как в гимназиях, практика, школьные формы и даже пятибалльная система оценок. Возвращалось и преподавание в школах истории и географии, предметов, расширяющих кругозор и определяющих мировидение.
Символическим знаком было опубликованное 30 декабря 1935 года постановление ЦИК и СНК СССР «О приеме в высшие учебные заведения и техникумы»: отменялись все ограничения по приему, связанные с социальным происхождением абитуриентов. Десятки тысяч молодых людей освобождались от своих «родовых пятен контрреволюции» и получали все гражданские права.
Но особенно заметно было отношение Сталина к православной религии и Церкви. Была закрыта газета «Безбожник», сильно ослабела антирелигиозная пропаганда. Накануне Пасхи 1935 года разрешили торговать (сперва на рынках, а затем и в государственных магазинах) продовольственными красителями, формочками и т. п. для выпечки куличей. И наконец, накануне 1936 года вернули рождественские елки (отныне «новогодние»), что вызвало целую волну горячего восторга у детей и изумление взрослой публики. Все помнили запрет 1927 года на продажу елок, тогда против них объявили комсомольский «поход». Опубликованная 28 декабря в «Правде» статья Постышева «Давайте организуем к Новому году хорошую елку!» казалась маленьким чудом: «Я уверен, что комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская елка является буржуазным предрассудком».
Можно сказать, Сталин провел культурную контрреволюцию. Она продолжилась в 1936 году. В апреле на X съезде ВЛКСМ было сообщено, что при обсуждении проекта нового устава Сталин убрал положение о решительной и беспощадной борьбе с религией и заменил его указанием терпеливо разъяснять «вред религиозных предрассудков».
Что ж, действительно, для большинства жизнь все-таки становилась лучше, а для меньшинства — тревожнее.
Шло последовательное восстановление государственно-исторической основы, но в этом потоке, разделяясь на рукава, развивались другие процессы, порой враждебные друг другу.
Опираясь на данные об изменении численности партии и сравнивая число прибывших с числом убывших в годы репрессий, современный историк В. В. Кожинов сделал вывод, что «уместно говорить о тогдашней „трагедии партии“, а не „трагедии народа“ (в 1934–1939 гг.). Одна часть партии уничтожала другую. Именно так: государственники — мировых революционеров. Под разбор попадали и непричастные: просто потому, что оказывались знакомыми или сослуживцами „врагов“. Это и было завершением кровавой и безжалостной Гражданской войны. В 1934–1939 годах погибло примерно в 30 (!) раз меньше людей, чем в 1918–1922 годах»279.
Говоря о репрессиях 1937–1938 годов, необходимо поставить вопрос: почему в то время, когда почти все оппозиционеры были уничтожены, в советском обществе разгорелась новая внутренняя война? И почему, несмотря на это, Сталин довел до конца работу над новой конституцией, гораздо более демократичной, чем действующая?
Ответы лежат на поверхности, если допустить, что у него был долговременный план государственного строительства. В общих чертах план известен: социализм в одной стране, индустриализация, коллективизация и культурная революция. Добившись этих целей экстремальными средствами, сталинская группа пришла к выводу, что если она не расширит свою базу, то неизбежно будет отстранена от власти.
Сталин должен был вспомнить свою работу с депутатской фракцией Государственной думы, где были представлены все политические силы. Иного парламентского опыта у него не имелось. Думается, его обращение к парламентской практике позволило ему осознать и реальную пользу от участия европейских компартий в борьбе за легальную парламентскую трибуну в союзе с ранее презираемыми социалистами.
Расширение демократии в СССР должно было укрепить советскую власть, так как реальных врагов строя и базы для их существования уже не существовало.
К середине 1935 года продекларированная, но фактически не ведущаяся работа над новой конституцией была резко активизирована. Это объяснялось тем, что «термидор» («сталинизм») потребовал не методов пролетарской диктатуры, а диалога с большинством общества, члены которого мало интересовались проблемами мировой революции и хотели мирной сытой жизни.
Восьмого июля 1935 года была опубликована информация о первом заседании Конституционной комиссии и образовании 12 подкомиссий, которые возглавили Сталин (по общим вопросам и редакционную), Молотов (экономическую), Чубарь (финансовую), Бухарин (правовую), Радек (по избирательной системе), Вышинский (судебных органов), Акулов (центральных и местных органов власти), Жданов (народного образования), Каганович (труда), Ворошилов (обороны), Литвинов (иностранных дел).
Выступая перед членами комиссии, Сталин предложил изменить существующую систему власти, разделив ее на две самостоятельные — законодательную и исполнительную, подобно классическим западноевропейским демократиям.
Новая конституция разрушала сложившуюся с 1918 года практику. Так, нарком юстиции РСФСР Н. В. Крыленко (верховный главнокомандующий в 1917 году) был против разделения властей и выборности судей. Выборность судей предложил Вышинский. Бухарин же не соглашался предоставлять избирательные права всем без исключения гражданам.
В итоге Сталин понял, что надо выработать проект Конституции силами своих кадров, и несколько дней, с 17 по 19 и 22 апреля, он, Яковлев, Стецкий и Таль готовили текст. Была введена статья, определяющая, что политическую основу СССР «составляют Советы рабочих и крестьянских депутатов», а экономическую — «общественное хозяйство», «общественная социалистическая собственность». Политическое содержание СССР характеризовалось как «социалистическое государство рабочих и крестьян». Был изменен баланс полномочий союзного центра и союзных республик — в сторону центра.
Но самое главное состояло в том, что исчезла самая революционная часть действующей конституции, «Декларация об образовании Союза Советских Социалистических Республик», где декларировалось стремление к мировой революции, выражалась вера в ее неизбежное торжество с объединением «трудящихся всех стран в Мировую Советскую Социалистическую Республику».
Это было явное отступление от идей Октября, с точки зрения Троцкого — капитулянство.
Сталинский проект реформировал и избирательную систему.
По Конституции 1924 года высшую власть (съезд Советов СССР) составляли представители городских и сельских Советов из расчета один депутат на 25 тысяч городских избирателей и один депутат на 125 тысяч сельских. Делегаты на съезд Советов избирались не на прямых выборах, а выборщиками, состав которых регулировался руководителями крайкомов и обкомов.
Что предложил Сталин? Выборы должны были проводиться «на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании».
Вместо производственного принципа выдвижения кандидатов (от заводских и фабричных коллективов) предполагалось выдвижение от территориальных округов. Право выдвижения кандидатов предоставлялось общественным организациям и обществам трудящихся: коммунистическим парторганизациям, профсоюзам, кооперативам, молодежным организациям, культурным обществам.
В проекте конституции не было и намека на диктатуру пролетариата. Говоря другими словами, партийные руководители, привыкшие автоматически избираться в Советы, должны были теперь постоянно доказывать свое право на лидерство. Вдобавок к этому декларировалась независимость судов.
Очевидно, что после принятия новой конституции партийная элита оказалась бы в подвешенном состоянии: все полномочия переходили к Совнаркому и Президиуму Верховного Совета.
Это критический пункт во взаимоотношениях Сталина с правящей бюрократией: он предлагал реформу, ослабляющую их власть, а они, видя «кировские» процессы и «Кремлевское дело», скрипя зубами, вынуждены были согласиться.
