ли не сегодня. Сказал – по обыкновению скучным голосом: может, прогуляюсь в Питер; если будут билеты в кассе вокзала, приеду ночным. Ни про какую Полувечную Бродский не говорил.
А потом я напился, и ночью мне стало плохо. Я хотел встать и дойти до туалета, поблевать.
Потом наступило утро, и приехала Полувечная.
До туалета я, кажется, не дошел.
Я упал и ударился головой. И умер в луже крови.
Я покосился влево – туда, где у меня стоит проигрыватель. Проигрыватель был выключен. Усилитель тоже. Звуки «Роллинг Стоунз» продолжали скакать по квартире.
Теперь стало понятно, кем была Полувечная на самом деле. И все встало на свои места. Все эти шоферы с лицами трупов. Все эти бесконечные аварии, сопровождавшие нашу с Полувечной дикую прогулку по городу. Все перемещения в пространстве и провалы в памяти. Падение из окна, про которое Кропоткина сказала, что оно было вчера.
Стоп, но я не мог разговаривать с живыми. Или мог? Я сам всегда утверждал, что музыка дает возможность путешествовать во времени и пространстве. Значит, те, с кем я вчера общался, – они на самом деле в эти моменты слушали музыку? Или – еще проще – элементарно спали? А проснувшись, подумали: надо же, как ясно приснился нам старый приятель. Знакомый. Муж.
А Марк?… Она же приходила за Марком. Ну, со мной ей надо было утрясти какие-то формальности, мне неизвестные, – может быть, проверить, умер ли совсем или еще есть вариант меня откачать. Но главное ее дело было – Марк. Она стремилась к нему, она хотела его забрать. Выходит, я, уже подохнув от пьянства, не дойдя до сортира, все-таки совершил героический поступок? Спас собственного сына? Получается, что спас.
Это, наверное, может сделать только рок-н-ролльщик. Выебать собственную смерть.
Про меня это поет Джаггер или про нее? Неважно.
Я знал наверняка, что оборачиваться мне нельзя. Я не должен видеть то, что лежит за мой спиной, то, что плавает в луже крови рядом с кроватью. Это категорически запрещено. Кем? А хрен его знает. Запрещено, и все. Есть такие вещи, которые просто нельзя делать. Никогда и никому.
Я посмотрел в окно – там не было ничего. Только солнечный свет – ни улиц, ни домов, ни машин, ни неба. Я и представить себе не мог, что такое бывает – солнечный свет и ничего больше.
И я знал, что должен выйти туда, в этот свет.
Но мало ли что и кому я должен! Я, выебавший саму смерть, неужели я не смогу обернуться и еще раз увидеть себя того? Себя вчерашнего?
«Нет альтернативы, – пронеслось в голове. – Ты должен идти вперед».
«А хер вам! – сказал я. – Я всегда шел туда, куда хочу. И альтернатива тоже есть всегда».
Никакой картинности, никакой напыщенности. Я мог повернуть голову медленно, красиво, размышляя, что же меня ждет за такое откровенное нарушение сложившихся и закосневших правил.
Но я не стал размышлять, обернулся – и все.
Свет сзади, за окном, погас.
Умрем за попс!
Свет сзади, за окном, погас.
Я смотрел на полки с дисками, на кожаный диван, на старенький «Гибсон», притулившийся в углу.
Обернулся.
За окном в черноте января плавали крупные хлопья снега.
Вот ведь говорили тебе – иди в сторону света…
Какого света? О чем, бишь, я?
Свет нужно включить, это точно.
Я нажал на кнопку настольной лампы, посмотрел на часы. Половина десятого. Пора двигать, а то заполночь заявляться в гости как-то не слишком вежливо. Особенно в первый раз.
Я натянул свои любимые сапоги, прошелся в них, потопал – в этом сезоне еще не носил, сапоги чуть ссохлись, ужались, ну да ничего, разносятся…
Надел черный военный свитер, заправил под него хвост седеющих волос. От греха. Береженого Бог бережет.
Посмотрел на себя в зеркало. Ничего, для дамы под сорок – в самый раз.
Вчера она раскраснелась, подпила малость, а Русанов все заливался: «Не пой, красавица, при мне…» Зазвала в гости – ну что же, сама напросилась. Поглядим, как она себя поведет в приватной, хе-хе, беседе…
Возьму такси – деньги какие-то еще есть. Вот завтра с Отцом Вселенной встречусь, он мне за шаманку должок отдаст – как-нибудь проживем.
Ну что же, Татьяна Викторовна Штамм, таинственная – впрочем, не слишком таинственная – незнакомка, берегись. Иду на вы! Еще она вчера говорила, что простыни у нее – фиолетовые…
Застегнул на поясе карабин CD-плейера, накинул кожаную куртку с тиснением на спине «Умрем за попс!» и вышел в зимнюю ночь.
