— Каково? — воскликнул шеф. — Украсть — дело чести!
— Если «убить» может быть делом чести, то почему не может «украсть»?
Шеф поднял голову, в упор посмотрел на Мортона.
— А у тебя что?
— Пока ничего.
— Почему же ты ушел из аппаратной?
— Вы велели…
— Я велел прийти, когда что-нибудь будет.
— Фо сказал…
— Опять Фо?! — взревел начальник. — Гони его к черту!
Мортон кинулся в аппаратную. Фо, развалившись, сидел на стуле, включив динамик на полную громкость, слушал какого-то слезливого сопляка, жалостливо объясняющегося по телефону в любви особе с томным голосом.
— Иди, тебя шеф зовет, — мстительно сказал Мортон Форресту.
— Зачем?
— Мое дело передать…
Он выключил этот любовный треп, но тут же спохватился: разговор шел по каналу, который они прослушивали, и надо было терпеть.
— Я все для тебя сделаю, — молил слезливый голос.
— Все? — заинтересованно спросила она.
— Хочешь, из окна выпрыгну?
— Это ты не мне, а себе сделаешь.
— Хочешь… на городскую башню залезу?
— Зачем?
— Не знаю.
— Ну и не предлагай.
— А что тебе предложить?
— Миллион.
— Где я его возьму?.. Не бросай трубку, не бросай трубку! — завопил он, хотя его собеседница, похоже, и не собиралась этого делать.
— Газеты надо читать. Там все написано.
Мортон заинтересованно подвинул стул и подвернул на магнитофоне рукоятку громкости записи.
— Даже то, как достать миллион?
— Как достать — твое дело.
— А где?
— Мраморная богиня в музее искусств два миллиона стоит.
— Надо подумать.
— Продумаешь. Говорят, сегодня ночью ее украдут.
— Значит, не украдут, раз говорят.
— Значит, украдут, — упрямо повторила она. — Не могут не украсть. Чтобы два миллиона просто так лежали на глазах у всех?
Мортон вспомнил, как сам только что говорил то же самое, и подумал о слухах, как о стихии. Так, наверное, обрушиваются лавины. Что такое крохотный камешек, соскользнувший с вершины горы? Но он толкает другой, третий, вместе они сталкивают камень покрупнее, и, наконец, сдвигаются с места глыбы, какие не качаются даже при землетрясениях. Сколько людей видели ту скульптуру, сколько глядели на нее не с умилением, а с вожделением! Тут и провидцем не надо быть, чтобы догадаться: плод созрел и не сегодня-завтра кто-то его сорвет.
Когда насмешливо-равнодушный женский и умоляющий мужской голоса затихли в динамике прослушивающего устройства, Мортон, оставив магнитофон включенным, побежал к шефу. Думал удивить новостью, но шеф скучно посмотрел на него и, как тогда, кинул через стол письмо. Это была официальная просьба управляющего музеем искусств направить в музей двух-трех детективов, поскольку, по его точным сведениям, ожидается налет на главный экспозиционный зал.
— На этот раз письмо не срезано? — спросил Мортон и сам устыдился ненужности вопроса. При чем тут срезано не срезано, когда такие вести.
— Фо даже не видел письма. Я сам вскрыл конверт, — сказал шеф.
— Разве оно пришло не по почте?
— Управляющий принес.
— Лично?!
— Именно… Хитрит он что-то.
— Чего уж хитрить. Все ясно. Не удивлюсь, если сегодня возле музея соберется толпа.
— Из толпы легче наблюдать.
— Прошу прощенья, шеф, но следует сторожить внутри. Надо брать с поличным.
— А снаружи с поличным не взять?
— Слишком много слухов связано с этим музеем. Нечисто там…
— Ты веришь в нечистую силу?
— Такая служба — всему приходится верить.
— Всему верить — ночей не спать.
— Эту ночь кому-то придется не поспать.
— Желаю успеха. Ты и Роланд справитесь?
Мортон пожал плечами. Сначала он пожалел, что выскочил с этим разговором, потом подумал о куше, который наверняка можно будет сорвать с управляющего, и успокоился. Это если обойдется без стрельбы. Иначе от скульптур останутся одни мраморные крошки.
— А ведь, пожалуй, управляющий не позволит сторожить внутри, — сказал он.
— Сам решай. Сдай прослушивание этому негодяю Форресту, забирай Роланда и действуй…
За Роландом числились два недостатка: он был слишком длинным и совсем не умел стрелять. В тире все пули у него оказывались кривыми. Но недостатки компенсировались достоинствами. Он, как гончая, мог догнать кого угодно. И хватка у него была, как у гончей: сразу за горло. В азарте мог и придушить, и за ним приходилось присматривать, поскольку газетчики и без того писали про полицию, что она поставляет в суд больше трупов, чем живых преступников.
Но даже Мортон не знал всех недостатков Роланда. Оказалось, что он уже несколько раз побывал в музее. Не в качестве детектива, а как любитель искусств. Это уж было черт знает что: эстет в полиции! Мортон не ждал ничего хорошего от этого своего открытия. Но перерешать с помощником было уже некогда, и он всю дорогу, пока шли до музея, терпеливо слушал восторженные восклицания Роланда. И удивлялся многоликости жизни: если верить Роланду, в тех скульптурах помимо их ненормальной стоимости было еще что-то.
— Искусство! — восклицал Роланд.
Это было понятно: телевизор тоже искусство, и те бестселлеры, которые Мортону приходилось читать на дежурствах, и головокружительные сальто-мортале автомобильных гонок, и мало ли еще всякого будоражащего. Но все стоило денег, все делало деньги, и ясно было, что чем больше денег, тем выше искусство. И за скульптурами он признавал немало достоинств, если уж дохленькая богиня оценивалась в два миллиона. Не понимал только, чего на нее смотреть часами, когда точно известна стоимость? Но ведь смотрят. Теряют время и деньги. Сам видел очереди возле музея. Не может же быть, чтобы так много было сумасшедших в одном городе.
— А та богиня что, как настоящая? — допытывался Мортон, и сам морщился от такого сравнения: за два миллиона он мог бы купить целый батальон живых богинь.
— Она сама красота! — вдохновенно говорил Роланд.
— Лучше манекенщицы Бетти?
— Это же искусство! — снова как заклинание повторял Роланд. И Мортону начинало казаться, что все так называемые «любители искусства» похожи на говорящих попугаев: только повторяют слова, считая их
