трепыхались так, словно их разом трясли десятки здоровенных медведей.
Склон впереди казался зеленым и ровным. Но Сизов не пошел на этот склон, полез в сторону от него.
— Чего опять вниз? — забеспокоился Красюк.
— Кедровый стланик. Не пройдем.
Красюк не послушался, полез в низкий, по колено, кустарник и с первых же шагов застрял среди торчавших навстречу острых вершинок. Кинулся назад, заспешил, чтоб не отстать.
— Торопись, Юра! Там пещерка есть, я ее заприметил.
Сзади послышался хрип, похожий на смех. Сизов хотел выкрикнуть сердито, что 'зеленый прокурор' — не обыватель с городской окраины, его блатными истериками не проймешь, что безволие во время здешней бури равносильно подписанию себе смертного приговора. Но прежде оглянулся и увидел Красюка лежавшим на каменистом выступе. Подбежал к нему и еще издали увидел темный кровоподтек у виска.
Испуганно оглядываясь на остервеневший лес, он бросил свой узел с камнями и тяжелый окорок, принялся расталкивать Красюка. Отчаявшись привести его в чувство, подхватил под руки, рывками поволок в гору.
Пещерка была небольшая, как раз для двоих, но достаточно глубокая, чтобы лежать в ней, не высовывая ни головы, ни ног. Сизов втиснул в нее ватное, непослушное тело Красюка и снова побежал вниз к угрожающе шумящему, свистящему, ревущему лесу. Пометался по опушке, надрал бересты, снова побежал в гору, подхватив по дороге свертки и мясо.
Красюк все еще не приходил в себя, лежал в той же позе, прислоненный спиной к стене. Сизов осмотрел его голову, потрогал обширный кровоподтек возле левого виска, набухший, тугой. Камень, о который, падая, ударился Красюк, по-видимому, не был острым, иначе были бы пробиты не только кожа, а, возможно, и кость.
Быстро и ловко Сизов расправил бересту на колене, вырезал квадрат, приложил его к ушибу и принялся перевязывать тряпицей. И тут Красюк пришел в себя. Оглядел пещерку и уставился на темные лохматые тучи над горой. Сказал неожиданное:
— Тебя-то гора терпит. А кто с тобой сюда лезет, должен пропасть, да?
— Глупости болтаешь, — одернул его Сизов. — Просто по горам надо уметь ходить.
— А тот умел?
— Кто?
— Ну, который с горы свалился?
— Тот — другое дело.
Красюк поднял руку, пощупал повязку на голове и затих.
— Ты можешь сидеть? — спросил Сизов.
— Могу… наверное.
— Сядем спина к спине. Иначе застынем. Непогода эта надолго.
Так они и сидели, прижавшись спинами, слушали рев ветра. Тайги уже не было видно, все скрывала вечерняя мгла.
Утром буря бушевала еще сильнее. А к полудню над сопками поднялась черная туча, скрыла дали. Впереди той тучи катился белесый вал. Молния наискось ударила в этот вал, и он завихрился, заплясал еще быстрее, словно подстегнутый. Ахнул гром, от которого задрожала гора. И снова вспыхнула долгая трепещущая молния, за ней третья, четвертая…
Словно большие встревоженные птицы, взлетали над лесом обломанные ветки. Видно было, как огромная сосна, растущая на отшибе, наклонилась до самой земли и вдруг приподнялась, грозя туче вырванными корневищами. Потом еще потемнело, и соседние сопки совсем исчезли из виду. Молнии ускорили свой адский танец, и громы ревели уже непрерывно, словно собравшиеся в невиданное стадо тысячи медведей.
И хлынул ливень. Поток воды ринулся с горы. Сначала они еще видели водяной вал, летевший к озеру, потом все закрыла водяная завеса, лившаяся с карниза над пещерой.
— Ну ты даешь, Иваныч! Каким идиотом я был, что с тобой спорил. Как думаешь, надолго это?
— Пасть шайтана, — сказал Сизов. — Два солнца тайга купайся, комар пропади. Нам хорошо, птичкам плохо — кушай не моги. Два дня твоя сиди, жди…
— Чего это ты? — изумился Красюк.
— Проводник так говорил. Застала нас буря вроде этой… Нет, эта, пожалуй, посильней… Если бы не проводник — пропали бы.
Замолчали, прислушиваясь к реву бури, изматывающему нервы.
— Не молчи, — попросил Красюк. — Наври еще что-нибудь про города.
— Это правда, Юра.
— Ну, хоть и правду наври. Как ты говорил: набережная будет, дома на берегу озера…
— И школы, детские сады, спортплощадки, магазины, автобусы на улицах. И железная дорога сюда придет обязательно… Не вечно же эта грабиловка в стране будет. Насытятся. Или головы им, ненасытным- то, поотрывают. Жизнь всегда берет свое, всегда.
— Лодочная станция на озере, — мечтательно подхватил Красюк. — Эх, на лодочке бы да с хорошей девахой… Любил я это дело. В Киеве-то, на Днепре-то, лодок-то!.. Достанем золото, рвану в Киев, там развернусь.
— Ты по-украински говоришь?
— А зачем?
— Национализм знаешь что такое? Ты для них — москаль.
— Я в Москве никогда и не был.
— Все равно ты для них — кацап. Развернуться не дадут. Пропьешь ты все. Или тебя обворуют.
— Да я!..
— Золото на руках — опаснейшая штука.
Красюк промолчал. И сам временами думал о том же, да не хотел верить. Все казалось, что уж он-то сумеет, не прошляпит.
— Никакого города тут не будет, — зло сказал он, чтобы только досадить Мухомору, разрушающему его мечту. — Сейчас живые-то города загибаются…
— Это сейчас. Придет время, и все встанет на свои места. Воры, как и полагается, сядут в тюрьму…
— Ха! Воры-то на самом верху!
— Чем выше, тем больнее падать. Сядут обязательно, пренепременно.
— Кто их сажать-то будет? Ты, что ли?
— Может быть, и я.
— А сам-то кто? За золотишком нацелился…
— Я свою долю сдам государству.
— Зачем?
— Освободят досрочно.
— За побег добавят.
— Может, учтут и не добавят.
— Ну-у!.. — Красюк развел руками.
Загадкой был для него Мухомор, загадкой и остался. Сидеть мужику оставалось всего ничего, а он — в побег. Ладно бы за золотом, а то ведь для того, чтобы освободиться пораньше. Куда уж пораньше-то?! А риск? А если не учтут? На золотишко у того же Дуба глаза разгорятся. Или у другого какого начальника. Зажмут золото, заявят: врет беглый зэк. Чем докажет?..
Красюк потрогал вдруг разболевшуюся голову. Подумал, что у Мухомора какие-то другие планы. Вдруг на все золото нацелился?..
Он даже отодвинулся от Сизова, так его напугала эта мысль. Чтобы скрыть испуг, деланно засмеялся. Сизов тоже засмеялся, просто так, из солидарности. Он всегда радовался смеху, считая его доктором, лечащим от любой хвори. Они смеялись, и в это время им казалось, что буря не рычит по-звериному, а просто хохочет, не свирепствует, а лишь резвится…
