в которых в тараканьем шелесте компьютеров подсчитывались невесть откуда бравшиеся доходы. Жилые районы поселка потихоньку пустели — люди разъезжались кто куда, зато местная гостиница — отель, как она теперь именовалась, — была всегда переполнена приезжими.
Гостиница выходила фасадом не площадь Славы. Шесть монументальных колонн над высокой лестницей, ведущей ко входу, поддерживали широкий балкон, в летнее время уставленный столиками частного ресторана. Здесь всегда было пусто, и поселковые мужики гадали, на какие шиши существует ресторан, если в него никто не ходит?
Но в этот теплый летний день посетители в ресторане были. Два человека совсем не таежного вида — в черных пиджаках, белых сорочках и при галстуках — сидели за угловым столиком и тихо беседовали. Столик был почти пуст, если не считать двух тарелок с кровавыми отбивными, вазочки с красной икрой и одной-единственной чуть початой бутылки шампанского.
— Иван Иванович, вы же гость. Может быть, нашей попробуем, женьшеневой? — спросил тот, что сидел спиной к балконным перилам, подобострастно глянув из-под густых черных бровей на собеседника.
Сам он предпочел бы 'шипучей моче' бокал доброй таежной настойки. Но нельзя было своевольничать, не тот случай.
— В другой раз, — холодно ответил гость.
— Будет ли другой-то раз?
— Будет.
— Когда?
— Терпеливых Бог любит, господин Плонский. Вам ли не знать этого?
Слова Ивана Ивановича можно было понять по-разному. И Плонский понял так, как ему хотелось: значит, на вопрос о том, чтобы ему, заместителю прокурора района, занять место отсутствующего прокурора, там, наверху, смотрят положительно. Для того и прибыл сюда столичный гость, чтобы на месте поглядеть, достоин ли претендент.
Кем был этот человек, Плонский не знал. Но ему позвонили свои люди, сказали, что в Горный выехал некто Иван Иванович Иванов — 'тоже служитель Фемиды', которого надо принять по первому разряду. И он принимает. Хотя не знает ни должности, ни настоящего имени столичного гостя. Ведь без бинокля видно, что этот человек такой же Иван Иванович, как он, Плонский, — Дерсу Узала.
— Что у вас за история с кражей золота? — скучным голосом спросил гость, разрезая отбивную.
Вопрос насторожил. О таком так безучастно не спрашивают.
— Или это секрет?
— Секрет от вас? Побойтесь Бога. Я думал, вы знаете.
— Я слышал кое-что. И только.
— История необычная. Вертолет, который вез золото, разбился. Плохие погодные условия…
— Что же в этом необычного?
— Их, конечно, начали искать. Но прежде чем нашли, к месту аварии поспел другой вертолет, бандитский. Значит что же?..
— Что?
— Встает вопрос: каким образом бандиты так быстро и точно обнаружили разбившийся вертолет?
— Ну, мало ли…
— Такое могло произойти лишь в том случае, если они заранее знали, где и когда будет авария. Вы меня понимаете?
— Хотите сказать, что кто-то из находившихся в вертолете, был связан с бандитами?
— Есть такая версия…
— А может, готовившие аварию оставались на земле?
— И такая версия существует. Однако пока ничего, подтверждающего ее, не обнаружено.
— Естественно. Если в вертолете был радиобуй, то они, то есть, бандиты, забрали его.
Плонский покачал головой. Он пережевывал кусок бифштекса и раздумывал над услышанным. Быстро умел соображать господин зампрокурора и умел не показывать виду, что ему что-то такое пришло на ум.
— Возможно. Но дело в том, что вертолет с украденным золотом вынужден был приземлиться не там, где рассчитывали бандиты, и был задержан. Его обыскивали, но ничего, похожего на радиобуй, не обнаружили.
— Да, да, я что-то такое слышал. Расскажите подробнее.
С трудом верилось, что представитель центра, приехавший поглядеть на него как на будущего прокурора, не знает подробностей нашумевшего дела. Об этом же было во всех газетах. И если бы не звонок своего человека, которого Плонский не только знал, а просто обязан был доверять, то столичному гостю он ничего говорить бы не стал.
— Да рассказывать-то особенно нечего. Один из охранников, что были в том разбившемся вертолете, остался жив. И когда прилетели бандиты, он…
— Начал стрелять?
— Нет, он принял их за своих. Это они начали стрелять по нему, а он, обороняясь, обстрелял их вертолет и серьезно повредил его. Так что далеко они не улетели, упали возле Никши, поселок у нас такой. А там участковый въедливый — лейтенант Грысин. Да и люди набежали — свободные же все, без работы сидят.
— Задержали бандитов?
— Двоих. Третий убежал. Это-то и насторожило Грысина. Организовал наблюдение за оставшимися двумя и охрану вертолета.
— Почему же до сих пор не взяли третьего?
Плонский не поднял глаз, не подал виду, что понял прокол гостя. Говорил, что ничего не знает, а, оказывается, знает-таки, что третьего, и верно, до сих пор не нашли. Оглянулся, будто в задумчивости, будто там, в поселке, что-то его заинтересовало.
Поселок был, как поселок: панельные дома, выстроившиеся подобно фишкам домино, за ними, загораживая горизонт, — омертвевшие корпуса комбинатов. А здесь, внизу, у громадного серого камня, лежавшего посередине площади, оживленная толпа.
— Что там такое? — заинтересовался гость.
— А ничего. Мужики зубоскалят.
Гость привстал, заглянул через перила.
— Там и женщины. Чего это они?
— Камень рассматривают.
— Камень?
— Местная достопримечательность.
Довольный представившейся возможностью переменить тему разговора, Плонский начал рассказывать историю, похожую на анекдот.
Камень был тут всегда, выпирал из недр острым углом высотой в три человеческих роста. Когда-то, еще до поселка, стояла на нем тригонометрическая вышка. Партийные планировщики быстро сообразили, что сам Бог сотворил здесь фундамент для памятника вождю мирового пролетариата, и на плане будущего поселка сразу начертали центральную площадь. Поселок рос, на площади возведены были административные здания, а на памятник все не хватало денег. Тогда по чьему-то велению одну грань камня отшлифовали и на ней выбили бессмертное пророчество: 'Поколение, которому сейчас семнадцать лет, увидит новую эру — эру коммунизма. Ленин'.
Но вот заварилась демократическая каша, и пророчество лишило покоя новых мечтателей. Сначала срубили слово «Ленин», затем изуродовали слово «коммунизма», оставив только его окончание. И тут же на освободившееся место кто-то мелом вписал слово «паразит». Его затерли. Тогда на это место, уже масляной краской, было вписано слово «бандит». Получилось совсем весело: 'Поколение, которому сейчас семнадцать лет, увидит новую эру — эру бандитизма'.
— Надпись не раз закрашивали, но она появляется вновь и вновь, сказал Плонский. — Сейчас, наверное, опять. Такую форму у нас приняла политическая борьба. Взорвать камень, что ли?
