Ивакин покосился на Сизова, все еще неподвижно стоявшего в напряженной позе, и по глазам его понял, что тот верит.
Сам он поверить в такое не мог. Казалось бы, как не верить? В последнее время столько говорят и пишут про разборки и заказные убийства. Думалось: все это происходит где-то, не рядом. Но проклятые деньги — всюду проклятые.
— Врешь ты, — неуверенно сказал Ивакин.
— Чего мне врать?.. Так что для всех нас будет лучше, если он сам…
Подъехал самосвал. Приоткрыв дверцу, шофер заорал на них:
— А ну отойди! Дай развернуться!
— Глуши! — крикнул ему Толмач. — Прокурор в бункер сорвался.
Мотор самосвала мгновенно заглох. Шофер спрыгнул на землю, спросил:
— Как сорвался?
— Оступился. Вот при нас. Мы все свидетели.
Сизов с Ивакиным переглянулись и промолчали.
— А где он? — спросил шофер, заглядывая в бункер.
Толмач что-то ответил, но за грохотом никто его не услышал. Он повторил, закашлялся от крика и матерно выругался.
— Выключи ты эту молотилку! Знаешь как?
— Знаю.
Шофер кинулся к закрытой двери корпуса, скрылся за ней, и почти сразу наступила тишина. Все трое застыли, прислушиваясь, вглядываясь в неподвижное каменное крошево на дне бункера. Ничего не увидели и не услышали. После долгого грохота тишина и неподвижность казались поистине мертвыми.
Как-то сразу набежали люди. То не было никого, а то объявились и электрик, отвечающий за рубильники, и экскаваторщик из карьера, и еще кто-то, неизвестно что делавший на неработающем комбинате. И участковый Грысин прибежал, бросив охрану машины, засуетился, закомандовал:
— Не подходить! Ничего не трогать!..
Заглянул в бункер, над которым еще не осела пыль.
— Раскопать надо. Может, живой?
— Да его и по частям не соберешь, — спокойно возразил шофер.
Грысин и сам знал это. Он достал блокнот, начал одного за другим опрашивать присутствующих. Люди равнодушно отнекивались: гибель районного начальника никого особенно не огорчила.
За всех охотно отвечал Толмач: — Сам упал. Заглянул в бункер посмотреть, как он работает, не рассчитал, оступился, сорвался. Все произошло так быстро, что никто ничего не успел… Присутствующие кивали головами, будто сами видели, что и как произошло.
В конце концов Грысин сообразил, что версия о несчастном случае выгодна и ему тоже, и успокоился.
— Бункер не включать! — распорядился он. Будто у кого-то поднялась бы рука сделать это. Повернулся к Сизову: — А что в том мешке?
Похоже было, что этот вопрос все время занимал его.
— Какое это имеет значение?
— Все имеет значение. Будет расследование — спросят.
— Пойдем посмотрим, — предложил Сизов.
— Нет, трогать ничего нельзя, — подумав, сказал милиционер. — Надо звонить в район, пускай присылают следователей.
Он быстро пошел к комбинату, где в административном корпусе был телефон. Остановился, махнул рукой Толмачу.
— Пойдемте со мной, вы подтвердите.
— А нам что делать? — спросил Ивакин.
— Вы не уходите. Будем акт составлять.
Потоптавшись на месте, Грысин вдруг пошел назад. Подойдя к Сизову, спросил тихо:
— А все-таки, что в мешке?
— Касситерит.
— Почему касситерит? Зачем?
— Так ты же сам сказал, что Плонский велел захватить с собой.
— Касситерит? Что-то ты крутишь.
Вмешался Ивакин.
— Геолог всегда приносит из экспедиции образцы. Плонский захотел их поглядеть. Что удивительного?
— Точно?
— Чего спрашивать? — сказал Сизов. — Развяжи мешок да погляди.
— Я погляжу. Пойду и погляжу…
Собравшиеся рабочие все стояли у бункера, обсуждали случившееся, оглядывались по сторонам, явно жалея, что прибежали сюда, попали в свидетели и теперь не могут уйти домой.
— Пошли посидим где-нибудь, — сказал Сизов. — Ноги не держат.
Они отошли в сторону, туда, где начинался крутой склон, сели на траву и долго молчали. Внизу под ними живописным корытом изгибалась долина, со всех сторон зажатая сопками. На дне городским оазисом лежал поселок: прямая линейка единственной поблескивавшей асфальтом улицы с двумя рядами трехэтажных белых домов. Когда-то горняки радовались своему поселку. Говорили, бывало: 'Черта ли в большом городе? То ли дело у нас…' Теперь не говорят. Когда месяцами стали сидеть без зарплаты, поняли, что они в своем красивом поселке — заложники тайги. Ни выжить здесь, ни сбежать отсюда.
— Что будем делать? — спросил Сизов.
— То и будем. Выкупим лицензию, пойдем к Долгому озеру, будем мыть золото.
— Я о другом золоте. Сдать бы надо…
— Поселок видишь? — холодно спросил Ивакин.
— Ну.
— Люди голодают.
— Нечестно вроде, — помолчав, сказал Сизов. Он понял, что предлагает друг Саша.
Ивакину тоже было ясно, о чем подумал Валентин. Недаром они столько дней и ночей провели вместе в экспедициях, научились понимать друг друга не только с полуслова, а даже и с полумысли.
— Людям не подачки нужны, — сказал он. — Надо, чтобы комбинат работал, а люди получали зарплату. А для этого нужен честный хозяин. А хозяину нужны деньги. Теперь без денег — никуда…
— А Красюк?
— Что Красюк?
— Мы же условились: он сдает золото государству…
— Какому государству?! — воскликнул Ивакин. — Бесхозное золото? Учтенное и то разворовывают, а это и до хранилища не довезут.
— Он должен сдать золото, — невозмутимо продолжил Сизов, — этим оправдать свой побег и выпросить прощение.
— Ты будто из тайги пришел…
Сизов испуганно взглянул на друга.
— Эти слова, именно эти, полчаса назад сказал мне Плонский.
Они замолчали, почувствовав неловкость: словно покойник подсел к ним со своими рассуждениями.
— А мы Красюка выкупим, — через некоторое время сказал Ивакин. — И возьмем в артель.
— Как это выкупим?
— Заплатим золотом. Мы же его мыть будем. Значит, никто не спросит, откуда оно у нас.
— Кому заплатим?
— Найдем кому. Раз уж нам навязывают правила игры, будем играть по ним.
Сизов усмехнулся.
