соседа?
— Пока не получается. Раньше мы за одним столом часто сидели, а теперь только встретимся, посмотрим друг на друга, и все. Может, я и не прав, может, давно бы забыть все надо, но мне кажется, не только в нас двоих дело, товарищ полковник. Все гораздо глубже.
— Вот именно, — подтвердил Осадчий. — Если бы один случай с рапортом, можно и забыть. Но дело- то в отношении к людям: недоверие, подозрительность, отсутствие внимания. Чуть споткнулся курсант, у Вашенцева одна мысль: немедленно отчислить, дабы не было лишних неприятностей. Ему важно собственное спокойствие. Вот в чем дело. Но мы с вами, Владимир Семенович, коммунисты, на все должны смотреть по-партийному. И задача наша — не просто переживать, а постараться поправить и человека, и дело.
Дома в этот вечер Корзун открыл все двери, как делал это раньше, до конфликта с Вашенцевым, раздвинул шторы. Обрадованная Светлана Ивановна сказала ему, улыбаясь:
— Ну и правильно. — И даже поцеловала его в щеку.
Когда послышались громкие шаркающие шаги за дверью, на лестничной клетке, Корзун вышел в прихожую и специально замешкался здесь, пока Вашенцев раздевался, потом, поборов самолюбие, предложил:
— Зашли бы ко мне, Олег Викторович. А то нехорошо как-то получается.
Вашенцев недоверчиво посмотрел на соседа, но от приглашения не отказался, молча вошел следом за капитаном в его комнату.
— Пожалуйста, — пригласил Корзун, — садитесь.
— Ну, вы больше не сердитесь на меня? — спросил Вашенцев с чуть приметной улыбочкой.
— Да чего же теперь сердиться? Какой толк?
— И правильно, Владимир Семенович. Мало ли что случается в жизни: ну я погорячился, вы тоже спуску не дали. Вот и нашла коса на камень.
— Может, оно, конечно, и так, — согласился Корзун. — Но разве только в нас двоих дело, Олег Викторович!
— Не знаю, в двоих или нет, — сказал Вашенцев. — Но думаю, что ворошить прошлое не стоит.
— Почему же не стоит? — возразил Корзун. — А как же с Крупениным? Нельзя допустить, чтобы у человека осадок на душе остался. И отношения наши до конца прояснить надо.
— Странно, — удивился Вашенцев. — Этак вы еще предложите мне извиниться перед Крупениным.
— Ну насчет этого смотрите сами. А вот собраться, вместе и поговорить — не мешало бы, конечно.
— Да еще Красикова пригласить. Так, что ли?
— Верно. Можно и так.
— Эх, Владимир Семенович! — покачал головой Вашенцев. — Как были вы либералом, так и остались. И не хотите никак раскусить своего Крупенина. А ведь он все-таки делец порядочный. Понимаете?
— Вот этого как раз и не понимаю — резко сказал Корзун. Он уже заметно нервничал.
Вашенцев сожалеюще развел руками и поднялся.
— Дела у меня, — сказал он торопливо. — Пойду.
Светлана Ивановна внимательно посмотрела на Вашенцева, но ничего не сказала ни ему, ни мужу.
26
Когда Красиков узнал, что на каникулы его оставляют в батарее, он никакой обиды не выказал, только спросил Крупенина:
— А что я тут делать стану, товарищ старший лейтенант?
— Отдыхать будете, — сказал Крупенин. — Физкультурой займетесь. Новые вещи на гитаре разучите. Книжки к вашим услугам. Мало ли что...
— Да я тут со скуки пропаду, товарищ старший лейтенант. Хотя бы какое дело серьезное поручили.
— Что же вам поручить?
— Ну ремонт какой, что ли. Казарму побелить можно.
— Казарму?
— Ну да. Серая она у нас. Несвежая. А можно под волжскую волну отделать. Плохо разве?
— Неплохо, — согласился Крупенин и поинтересовался: — А вы что же, малярное дело знаете?
— Немного. Мы из школы на стройку малярничать ходили. Уроки труда у нас были. Да вы не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант. Волна будет настоящая, с искринкой.
Крупенин невольно улыбнулся:
— С искринкой, говорите? Интересно.
О желании курсанта он сразу же доложил майору Вашенцеву. Тот долго ходил по казарме, чиркал пальцами по стенам, кое-где ковырнул ногтем штукатурку, сказал без воодушевления:
— Конечно, пожить-послужить еще можно. Да ладно, пусть мажет. Авось дурные мысли в голову лезть не будут.
Начались каникулы. Училище словно задремало: ни строевых команд, ни песен. В длинных казармах, как в опустевших ангарах, — тишина. Только в помещении третьей батареи оживленно, как на строительной площадке.
Возле стен бревенчатые козлы, на них доски — что плоты на воде. Курсанты в забрызганных белилами комбинезонах. Курсантов четверо: Яхонтов, которому некуда было уехать, двое местных — Чижов и Богданов, которые решили домой ходить только вечером, а днем работать вместе с Красиковым. И сам Красиков, быстрый, веселый, распорядительный, совсем преобразившийся.
— Нет, ребята, этак не годится, — осматривает он только что подготовленный к побелке дальний угол казармы. — Глядите, сколько щербин осталось. И вот... и вот...
— Так тут же не видно, — тихо объясняет неторопливый широкоплечий Богданов. — И шкафы здесь всю стену загородят.
Рыжеволосый и бойкий Чижов поддерживает приятеля:
— Ну конечно, не видно. Да и чего больно вымазывать? Не картину же рисуем.
— А надо, чтобы картина была. — Красиков недовольно посмотрел на приятелей.
— Ах вон оно что... — Чижов насмешливо поднял свои лупастые выразительные глаза и присвистнул. — Не знал я, Коля, о таком замысле. Тогда бы художников пригласил.
— Ничего, обойдемся без художников. Я сейчас позову Яхонтова.
Красиков поднял руку и крикнул:
— Эй, Большой Серега, иди на выручку!
Богданов и Чижов заволновались:
— Какая же выручка? Что мы, отказываемся?
— Конечно. Нужно — так сделаем. Какой разговор...
Командир дивизиона уже несколько раз наведывался к курсантам. Он приходил, когда белили потолок, зачтем во время окончательной отделки левой стороны казармы, когда Красиков выводил гребнистую плесовую волну под потолком вместо бордюрной линии. Довольный майор в эти дни забыл даже о заседании бюро. Он каждый раз приводил с собой офицеров из других батарей и говорил им тихо, чтобы не слышали ни курсанты, ни Крупенин:
— Вот как нужно поворачиваться, а вы ждете, чтобы вам скипидара плеснули под то самое место.
А сегодня, когда Красиков со своими помощниками уже отделал три стены и помещение
