печально улыбнулся.
— А ведь красавица, — сказал дед и тоже взял рыбину. Рассматривал, нюхал зачем-то. — Красавица, черт, хоть влюбляйся...
— Одни-и-и страдания-а от той любви... — пропел Казя Базя и стал готовить трюм.
— Правда, что страдания, — сказал Джеламан. — Ну что с нею делать? В трюм? А выгружать как? Она же слипнется своими каменистыми спинами да брюхами, не раздерешь...
Кожа у камбалы-каменушки покрыта мельчайшими — правда, два ряда, что идут от головы до хвоста, один по спинке, а другой по брюшку, довольно крупные, — даже мельче песчинок, кристалликами. Наподобие крупного наждака. Ногами двигать при сортировке ее нельзя: сапоги сразу протираются.
— А что мы можем взять на палубу? — еще грустнее сказал дед. — Тридцать центнеров? Но ведь это пустяки.
— Это пустяк...
— Это не работа...
Все молчали. Покидать ее в трюм — дело не долгое, и трюм при таких уловах заполнить недолго, но вот как выгружать? Да и можно ли выгрузить из трюма?
— Если бы немного было примеси промысловой, чтоб она хоть чуть скользила. А то ведь и сачок не всунешь, и от палубы не отдерешь, — сокрушался дед. — Если бы...
— «Если бы, если» — пустые слова.
— Командир! — Дед стал серьезным. Он могучим исполином стоял перед кучей рыбы. Желваки на скулах ходили, руки в бока, ноги широко расставлены. Смотрел не на рыбу, а будто мимо, хоть больше вроде и смотреть некуда, будто не видел рыбу. — Я предлагаю, командир, смайнать ее в трюм.
— Ва-банк?
— Ва-банк!
— А потом?
— Будем посмотреть.
— А кто думает по-другому? — спросил Джеламан. Он тоже смотрел на рыбу и тоже будто не видел ее.
Все молчали.
— Так кто что мне скажет? — опять спросил Джеламан.
Все молчали.
— Ва-банк! — И Джеламан полез на свою вышку крутить очередной замет.
Следующее траление было еще богаче, центнеров двадцать подняли и прямо из невода вывалили ее в трюм. Джеламан на этом месте поставил веху и тралил вокруг нее — траления шли одно богаче другого. К обеду и трюм был забит, и на палубе она не вмещалась уже... Работали с какой-то отчаянной решимостью: «Пропадать так пропадать, снявши голову, по волосам...»
Весь переход на сдачу Джеламан сидел на борту — руки его были всунуты в рукава шубы — и был мрачный. Впрочем, все были мрачные, кроме Полковника...
Когда пришли в Анапку и пришвартовались к причалу рыбокомбината, приемщица как глянула на эти горы рыбы на палубе да еще подошла к трюму, только и всплеснула руками. Потом посмотрела на нас:
— Что же вы с нею будете делать? Ведь никто по стольку еще не привозил. Ну привозили по тридцать, даже по сорок центнеров, а вы набухали... поумираете.
— Тетенька, приглашаю тебя на свои похороны, — сказал дед.
— Ой, дяденька, дяденька!
Начали выгружать. С палубой, конечно, разделались, хоть и долго пришлось поднатуживаться, но вот подошел трюм. Как ее оттуда? Не то чтобы каплер, сачок не всунешь в эту слипшуюся массу рыбьих тел. Начали выкидывать вручную, по одной, две рыбины — сколько захватишь. Не одни бы сутки нам пришлось мучиться, но тут главную роль сыграл Полковник.
— Ну и уляглась, — ворчал он, таская рыбины за хвосты, — как сено в силосной яме.
— Ты из деревни?
— А откель жа? Дак мы сначала слоями яё отдирали. Граблями подцепишь, да как завернешь...
— Кого же вы заворачивали? — спросил дед.
— Да силос, кого ж?
Дед перестал работать, поднял бровь. Потом хлопнул Полковника по плечу, от чего тот сразу присел до лежачего положения.
— Да ты чего? Да я тебе чего? — возмущался, поднимаясь, Полковник. — Чи я тебе враг какой...
— Не враг, а друг, — сказал дед. — А может, и герой. — И повернулся ко всем нам: — А что, если, други мои, нам послушаться Полковника: достать вилы — и вилами ее... Или какие-нибудь грабли. Чтобы хоть поддевать ее.
— Граблями ящче лучше, — причитал Полковник.
Джеламан задумался. Мы тоже приостановили работу.
— Граблями как завернешь... — продолжал ворчать Полковник.
— Ну что ж, — сказал Джеламан. — Но можем порвать ее, повредить...
— А деревянными граблями, осторожно, — продолжал дед. — Даже если какую и порвем, ну пойдет вторым сортом, так ведь не совсем же пропадет.
— А это тоже еда, — буркнул Казя Базя.
— Что за еда? — не понял дед.
— Рыба, говорю, и второго сорта тоже еда для людей.
Через какое-то время Женя с Есениным принесли из поселка по охапке вил и граблей — ну совершенно другая работа пошла. Что же касается поврежденной, чего боялся Джеламан, то она, конечно, была, но совсем пустяки: у этой «каменицы», как окрестил ее Полковник, и специально-то не так просто пробить ее наждачную кожу.
И когда у нас стало получаться — как же вспыхнуло радостью настроение! Женя сломал сразу двое вил подряд, ведь силищу свою не знает — как подденет! Казя Базя соорудил ему вилы с железной — из железной трубы — ручкой. И самые здоровые — Женя, дед, Есенин, Казя Базя, эти «бугаи», как называл их Полковник, — напрягаясь до треска в спинах, с треском заворачивали рыбу граблями или вилами и, как охапки сена, кидали в каплер. Ну, а тут уже все просто...
— Осторожнее, братки, осторожнее, — хлопотал Джеламан, — не рвите, не рвите, чтоб второго сорта не было!
— Все нормально, командир.
— Ну и Полковник!
— Голь на выдумки хитра.
Выгружали ее всю ночь. И наутро сразу же на лов. Настроение у всех такое было, будто каждый вот-вот взлетит. На переходе и невод готовили к замету, и палубу с трюмом к работе. Не успели как следует приготовить все, как уже возле вехи очутились, где Джеламан застолбил самое большое скопление рыбы, — и сразу в замет.
К вечеру этого же дня — рыба шла еще лучше, чем накануне, — мы были опять у причала рыбокомбината, загруженные так, что один нос нашей «Четверки» — МРС-4304 из моря торчит. И опять вилами ее да граблями... Приемщица удивленно качала головой и шептала что-то, будто «одержимые... бешеные... не человеки, дьяволы», и испещряла свой блокнот палочками да кружочками: это обозначения у нее там разных центнеров да тонн. Джеламан же, орудуя в трюме самыми большими вилами, хрипел:
— Давай, парни, давай! Пока вся армада флота подскочит, мы пару грузов выхватим!
А утром Джеламан снова торчал на своей вышке — верхнем мостике — и крутил замет.
Через три дня парни почти валились от усталости и бессонницы, потому что три часа перехода тратились на починку невода и приготовление судна к работе. Но у нас было уже полтысячи центнеров. Конечно же, о наших уловах стало известно сразу, никто не верил, что «боцманские слезы» можно брать в таком количестве. И плавбаза подошла, кинула якорь возле самой вешки, сдача стала теперь рядом, сон и отдых...
— Парни, — хрипловато говорил Джеламан; выглядел он симпатично: глаза ввалились и от бессонницы покраснели, щеки покрылись нежным пушком, а скулы обострились и потвердели, — дня через три подвалит
