Девчонка толкнула меня ладонями:
- Ты кто такой, ёб твою мать?
- Твой… худший… кошмар… — выплевывал я, задыхаясь, слова.
Разумеется, вместе со вкусом оранжевой крысы.
- Не пизди, — отрезала девчонка. – Кто ты, блядь, такой? Почему меня преследуешь? А ну, стой!
Людям свойственно заблуждаться. Вот два моих заблуждения. Я только что думал, что больше не смогу быстро бежать. Второе: я праздно полагал, что мне никогда не придется спасаться бегством от девчонки.
Сейчас я, сверкая пятками, несся к Крымскому мосту, лавируя среди прохожих.
Парк Культуры – Киевская
Сил моих еще хватило на то, чтобы перебежать через мост. А затем они кончились. Все. Разом. Каждый шаг давался мне с трудом. Подобное бессилие я переживал лишь один раз.
Навалилось оно, когда я все-таки побеседовал с матерью.
…Наставник Лука деликатно и невзначай выспросил меня об обстоятельствах моей жизни. Впрочем, я их и не скрывал. Как и существование величайшей лично для меня и совершенно безразличной для окружающих тайны моего появления на свет.
- И ты совсем ничего об этом не знаешь? – спросил тогда Лука.
- Ровным счетом, — подтвердил я.
- А почему не спросишь? – заинтересовался наставник.
Спросить? Это даже не приходило мне в голову. Лука понимал явно больше моего.
- Ты предпочитаешь мучиться, строить догадки – одна гнусней другой. А почему бы тебе просто не поехать, и не спросить?
- Она не ответит…
- Смотря, как спрашивать.
Конечно же, наставник был прав. Я отправился в путь. Ехать было недалеко – около двух часов на электричке.
Мать я нашел в том же доме. Она узнала меня. Поднять крик ей не удалось. Я ударил ее, и эта женщина лишилась сознания.
В доме имелся погреб. Располагался он на глубине, достаточной для того, чтобы изнутри наружу не проникало ни единого звука. К тому же в погребе я чувствовал себя комфортно.
Жалости к этой немолодой женщине я не испытывал. Ненависти тоже. Зато меня снедало жестокое любопытство. Я был настроен раскрыть тайну своего рождения. Как минимум дважды моя мать причиняла мне зло. Я не намеревался стеснять себя в средствах.
Однако мать стала изливать душу без всяких посторонних воздействий. Я узнал все.
… Родилась и выросла она в провинциальном барачном поселке. Нравы там были, разумеется, совершенно не парижские. И парням, и девчонкам приходилось по-настоящему серьезно заботиться о своей безопасности. Однажды мою будущую родительницу пытался изнасиловать один из самых опасных поселковых отморозков – некий неоднократно судимый поселковый «авторитет». Мать сопротивлялась и, вооружившись поленом, жестоко избила насильника. Побои оказались настолько серьезными, что «авторитет» умер, не приходя в сознание.
За непредумышленное убийство женщину, которой еще только предстояло произвести меня на свет, осудили на шесть лет. Она отбыла три года, когда в колонии появились странные гости. Они вызывали в кабинет к куме самых привлекательных молодых женщин и, наконец, выбрали мою будущую мать.
Гости оказались учеными. Они имели на руках распоряжение «для служебного пользования», согласно которому заключенная, согласившаяся на эксперимент, получала досрочное освобождение даже при наличии взысканий. За три года колония успела так осточертеть моей будущей родительнице, что она не сомневалась ни секунды.
Эксперимент заключался в том, чтобы зачать и родить ребенка от одного человека. Только и всего. Нюансы моя мать узнала позже. Например, то, что отец будущего ребенка оказался глубоким стариком. На момент зачатия ему было за восемьдесят. Однако стараниями советских медиков половая функция у старика сохранилась. Это оказалось тем удивительнее, что у старика имелось всего одно яйцо.
Мать привезли на территорию какого-то мрачного секретного объекта под Обнинском. Долго водили по подвалам.
Помимо наличия лишь одного яйца мой отец запомнился матери неприятным запахом изо рта. Возбудить его, как выяснилось, мог лишь фотоальбом с фотографиями животных. У моего отца была косая седая челка и маленькие квадратные усики.
Конечно же, это был Адольф Гитлер – величайший преступник в истории человечества.
Дальнейшее расскажу вкратце. Когда я родился, меня некоторое время исследовали в лаборатории. Однажды там что-то взорвалось. Мое лицо залило кислота. Меня выходили, однако уродливое пятно так и осталось при мне на всю жизнь.
После этого меня отдали матери. Однако я словно был проклят. На нее, и на ее семью обрушились всевозможные несчастья. Я не запоминал, какие именно. Однако мать упоминала о пожаре, уничтожившем какой-то дом. Мать была уверена, что во всем виноват я – гитлеровский выблядок. В итоге она оформила отказ от ребенка. Меня забрали в детдом. Замуж мать так и не вышла.
Рассказав мне эту историю, моя родительница попросила убить ее. Я отказался.
Потом я просто лежал в лесополосе, уткнув лицо в землю. Лежал, не в силах даже думать.
… Доковыляв до Зубовского бульвара, я остановился отдохнуть, напротив выхода из метро. Навстречу мне тут же выбежала Алиса. Охотница с того света.
- Чудовищно тоскливый мудак! – пожаловалась она мне. – Пришлось дать ему по яйцам.
Мужик в красном галстуке на полусогнутых выходил из метро.
- Сделай что-нибудь, чтобы оживить охоту! – требовала девушка.
- Пошли, — сквозь зубы произнес я. – Только поддержи меня. Я чудовищно устал.
Алиса с удивлением посмотрела на меня. Но взяла под руку. Хватка у нее была крепкая. А вот со стороны наверняка казалось, что это я поддерживаю Алису.
Мудак шел за нами. Мы свернули в одну из арок. Я вжался в стену, и, когда наш преследователь двинул за нами, я принялся избивать его. Предварительно поплевав на кулаки вкусом красной крысы. Странно, но ко мне возвращались силы. Я обшарил карманы этого несчастного. Забрал все ценное, оставив только карточку на метро. Напоследок мы с Алисой разыграли спектакль. Мудак должен был различить слова: «валим на хуй», «бабла маловато» и «Юго-Западная».
- Спасибо! – сказала мне Алиса уже у метро.
Я ощущал поразительное равнодушие к своей судьбе. Страха больше не было.
Киевская – Краснопресненская
Эту повесть никогда и никто не прочтет. Я пишу ее не для кого-то. Только для себя.
Мне очень не нравится то, чем я занимаюсь. Я пытаюсь убедить себя в том, что у меня нет другого выбора. Пытаюсь найти что-то хорошее, хоть капельку добра в своих действиях.
Я – вовсе не бездушное чудовище. Когда я приговариваю к смерти или мучениям незнакомых мне людей, я задумываюсь. Ведь кто-то их любит. Хорошо, если это не так.
Сейчас покрываю невнятными каракулями странички тоненького блокнота на пружинках. Никто и никогда это не прочтет. Сейчас, в эпоху информационного изобилия, таинственные рукописи никому не
