На мой взгляд, проведение пленума в проработочном ключе было большой ошибкой, показало незрелость высшего руководства страны, в первую очередь членов Политбюро и секретарей ЦК. Я прекрасно понимаю, что в то время большинство партийных лидеров всех уровней еще не отошли от существовавших норм партийной жизни и отношений. Но ведь верхушка партии, которая стала инициатором изменений, в том числе и в КПСС, не должна была допускать подобного «судилища».
По-видимому, руководство партии еще до конца не осознало, какой разрыв возник между партийными руководителями всех уровней и основной массой рядовых коммунистов. В полной мере этот разрыв обнаружился в 1991 году, когда после роспуска КПСС Горбачевым, по указующему персту Б. Ельцина, никто из миллионов коммунистов не вышел на ее защиту.
Вот таким образом в нашей Отчизне, благодаря бездарной позиции руководства партии, родился отечественный «Робин Гуд». Этот весьма посредственный политический деятель, которого я знал многие годы еще по Свердловску, стал знаменем разрушительных оппозиционных сил.
На следующий день собралось Политбюро, чтобы по традиции подвести итоги прошедшего пленума. После информации Горбачева А.А. Громыко, в то время Председатель Президиума Верховного Совета СССР, обратился к докладчику с вопросом о дальнейшей судьбе Ельцина. Генсек длинно и туманно высказался в том духе, что сейчас не то время, когда за подобные действия наказывают, и что нужно найти ему работу.
Андрей Андреевич Громыко был старше нас, да и жизненный опыт, особенно политический, у него за плечами был гораздо больше, чем у других участников заседания.
— Смотрите, смотрите, Михаил Сергеевич, — сказал он. — Я думаю, его надо бы отправить послом подальше от нашей страны.
Увы, никто не внял голосу старейшины, увеличив тем самым еще на одно звено цепь будущих роковых событий.
Прошло примерно два года. В Кремлевском дворце съездов (ныне Государственном Кремлевском дворце) состоялось торжественное собрание, посвященное очередной годовщине одного из отмечаемых на государственном уровне праздников. Так получилось, что я прибыл туда несколько раньше. Поднялся в комнату президиума. За длинным столом уже сидели и пили чай Горбачев с Раисой Максимовной и секретарь ЦК Иван Васильевич Капитонов. Принесли и мне чашку чая. И вдруг Р. Горбачева задает мне вопрос:
— Николай Иванович! Что же это творит ваш земляк Ельцин?
Откровенно говоря, я был в большом затруднении с ответом. Видя мое состояние, Горбачев обратился к жене:
— Раиса! Ты не упрекай Николая. Он был единственным, кто нас с Егором (Е.К. Лигачевым. — Н.Р.) предупреждал, что Ельцина ни в коем случае нельзя назначать Первым секретарем Московской парторганизации.
При всех недостатках Горбачев обладал хорошей и цепкой памятью. Надо полагать, что он всегда помнил — думаю, помнит и сейчас — разговор, который состоялся еще летом 1985 года в кабинете Генерального секретаря ЦК на Старой площади.
Как-то поздним вечером раздался звонок прямого телефона Генсека (я еще работал в ЦК). Он попросил меня срочно зайти, и через несколько минут я был у него. По кабинету ходили, что-то обсуждая, Горбачев и Лигачев. По первым же фразам я понял, что речь идет о том, кто может сменить Гришина.
— Ты ведь знаешь, что настало время укрепить руководство столицы. Мы с Егором сейчас обсуждаем возможную кандидатуру на пост Первого секретаря Московского городского комитета. Хотели бы посоветоваться с тобой, — начал Горбачев.
— Я надеюсь, что у вас уже есть предложения?
— Да. Нам нужен туда крепкий и боевой товарищ. Наше мнение с Егором Кузьмичом, что это должен быть Ельцин. Ты его знаешь, твое мнение?
Откровенно говоря, я не очень задумывался над этим кадровым вопросом — у меня своих, экономических забот хватало. Но на такое заявление я не мог прореагировать положительно. Оно удивило и поразило меня.
— Да, я знаю Бориса Николаевича и считаю, что он абсолютно не годится для этой роли. Не забудьте, что речь идет об огромной столичной организации, где сосредоточена масса заводских рабочих, основная научная и творческая элита страны. Здесь должен быть умный, гибкий, интеллигентный руководитель. Ельцин же человек другого склада: он хотя и строитель, но по натуре своей — разрушитель. Наломает дров, вот увидите! Ему противопоказана большая власть. Вы сделали уже одну ошибку, переведя его в ЦК из Свердловска. Не делайте еще одну, роковую.
Мои доводы восприняты не были. Фактически они уже приняли решение. И мне оставалось только сказать:
— Я вас не убедил, и вы пожалеете о таком шаге. Когда-нибудь будете локти кусать, но будет уже поздно!
Так и разошлись. Каждый остался при своем мнении. Я раньше не писал об этой беседе. Позднее, однако, сам Горбачев, надо отдать ему должное, по телевидению подтвердил то, что в свое время сказал своей супруге в Кремле: единственным человеком, который возражал против назначения Ельцина в МГК, был Рыжков. Но мы его не послушали.
История любит порой пошутить с людьми: как уже было сказано, именно Лигачев настоял на переходе в Москву своего будущего злейшего и непримиримого врага. Сейчас, вспоминая прошлое и оценивая принимавшиеся тогда решения в связи с Ельциным, начиная с перевода его в Московскую партийную организацию, невольно приходят на ум мудрые слова древних греков: кого Бог хочет наказать, того сначала лишает разума.
Общественные потрясения и государственные катаклизмы подталкивают многих на размышления о роли личности и случая в истории, и мы часто спрашиваем себя и других: а что было бы, если бы?.. Имела бы перестройка такие губительные последствия, если бы во главе партии встал не Горбачев? Что было бы с Советским Союзом, если бы Ельцин остался на Урале? О роли личности в истории имеется немало теоретических трудов, от древних философов, французских просветителей, основателей марксизма до великого множества известных и безвестных авторов. По-моему, весь XX век и, может быть, последние полтора-два десятка лет жизни нашей страны дали более чем выразительный материал для анализа и новых выводов философам, социологам, историкам…
Вернемся, однако, к конкретным фактам. Через восемь месяцев после октябрьского пленума, в июне 1988 года, в Кремле открылась XIX партийная конференция. На повестку дня было поставлено рассмотрение вопроса о ходе реализации решений XXVII Съезда КПСС и задач по углублению перестройки. В Кремлевском дворце съездов собралось 5 тысяч делегатов конференции.
С докладом выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС Горбачев. В его выступлении был и анализ достигнутого за годы перестройки, и раздел о радикальной экономической реформе, и многое другое. Но, пожалуй, главным было то, что впервые за три года был поставлен вопрос о реформе политической системы. Конференция образовала несколько комиссий по различным вопросам, в том числе по межнациональным отношениям во главе с членом Политбюро Рыжковым.
Просматривая сейчас стенограмму конференции, я вижу, насколько сильно звучала на ней критика и самокритика всех ветвей власти, в том числе и партийной. Складывается впечатление, что была прорвана плотина и пошел неудержимый поток самобичевания. Здесь, по-видимому, нет ничего странного — многие годы все речи и выступления были четко регламентированы, произносились только по заранее написанным, строго выверенным текстам, а теперь вдруг вам сказали: говорите, что считаете нужным. Конечно, выплеснулось все, что подспудно накапливалось многие годы. И выступления на партийной конференции были острые, хлесткие, даже в какой-то мере мазохистские.
Теперь я задаю себе вопрос: что же произошло в последние пятнадцать лет? Те люди, которые тогда громили все и вся, придя к власти, должны были сделать все, чтобы подобного в нашей политической, да и обыденной жизни, никогда не было. Но они не предприняли ничего, чтобы улучшить ситуацию. Разве Ельцин, на выступлении которого я остановлюсь ниже, в бытность свою Президентом России исправил хоть что-нибудь из того, что когда-то критиковал? Напротив, достижения прошлого были отброшены, а недостатки воспроизведены и выросли до невиданных ранее размеров. При этом чем хуже шли дела в стране, тем больше приходилось Ельцину и его команде уверять население в обратном. В доперестроечный
