спуск.
Она плыла в синеве, раскинув руки. Илья был рядом. Они летели, пронизанные ласковыми тёплыми лучами, ощущая покой и радость. Мама обняла её — она умерла, так и не дождавшись дочери в пустой, пропахшей успокоительным квартире — а теперь она обняла её и Мёрси засмеялась от радости. И Брюля завизжала и кинулась к ней, целуя куда-то в щёки, в нос, в глаза… Брюля, живая и весёлая… и её родители стояли рядом… и Мёрси знакомила их, не успевших вовремя уйти из города и убитых мародёрами, с Ильёй, который смущался и только моргал, когда Мёрси поцеловала его прямо в прохладные губы…
А Сашка обнял их огромными сильными руками и сказал: «Как же я вас всех люблю!»
«Сашка! Друг!» — крикнул Илья и засмеялся.
Всё было хорошо. Они были в полной безопасности.
Иисус смотрел на них, улыбаясь… и Мёрси даже заплакала от счастья — так всё было прекрасно!
Анна вздрогнула.
— Это выстрелы?
— Нет, — сказал Сатана. — Это просто готовят воду в бассейне. Ты ешь, не стесняйся. У нас с тобой ещё пропасть времени. Ты можешь не любить меня… но дочь ты любить обязана. А ей ещё расти и расти.
Анна нахмурилась.
Шерсть на загривке поднялась. Он осторожно втянул воздух, воняющий туманом… да! Это была
Но запах крови девушки Мёрси печалил и злил… значит, она всё-таки мертва. Всё его естество кричало — надо бежать, надо бежать и найти! Надо биться над трупами, не давая мерзким тварям пожирать их! Надо умереть над телами Ильи и Мёрси, выполнив свой долг.
Долг — простое и понятное ощущение. Оно и только оно даёт жизни радость… или горе.
Больше всего на свете ему хотелось сейчас дремать рядом с Мёрси и Анной, поглядывая, как напротив сонно моргает Леночка, клюёт носом Кристинка и что-то шепчет про себя Феденька. Илья читает сказку и Мёрси, сама не понимая этого, смотрит на него влюблёнными глазами. А потом все дети засыпают… Илья закрывает книжку, заложив в неё рекламную карточку «A-Studio», найденную им когда-то на подоконнике… и говорит: «Пойду, освежусь», — разминая пахучую сигарету… а Мёрси улыбается…
Он поднял морду и коротко взвыл. Тот,
— Если хочешь остаться — останься просто так, пусть тебе приснятся сны в дурацких берегах! Уже за двенадцать, тебе в другой район. Лучше оставайся — утром что-нибудь соврём! — пропел Сатана.
— Хватит паясничать, — пробормотала Анна. Она чувствовала себя совсем разбитой. Мысли путались.
Стоило тащиться много дней, стоило валяться на земле и офисных столах, стоило не мыться несколько недель, экономя тёплую воду вначале для детей, а потом для Мёрси… воду, чтобы девочка могла просто, — простите, — подмыться, почувствовать себя молодой, с упругой чистой кожей, не пахнущей, как бельё лежачего больного… о, чёрт возьми! о, этот запах приближающейся неторопливо, — слишком неторопливо! —
Анна хотела бы заплакать, но не могла. Она чувствовала себя обманутой. Самое важное, что она могла бы сейчас сделать для детей — это встать и отволочить труп Гагачи куда-нибудь за кулисы, чтобы проснувшиеся малыши не могли видеть, как по поверхности сине-зелёного мозга ползают шустрые жирные червячки и неподвижно лежат равнодушные белые куколки будущих насекомых, прикрепленные к гниющей ткани нежным пушком паутинки.
Максимум, что она могла сейчас сделать, так это засучить рукава, набрать воды в пластиковое белое ведро, взять в руки старинную деревянную швабру, услужливо прислонённую к боковой кулисе, нацепить на перекладинку ветхую тряпку… и мыть-мыть-мыть-мыть пол деревянной сцены там, где он потемнел от стремительно разлагающейся жижи…
Внезапно на глаза навернулись слёзы. Сатана, дурак ты этакий, чтоб ты понимал в жизни людей?! На шее у трупа поблёскивал сбившийся набок кулон. Анна присела, стараясь не дышать носом, и, не обрывая цепочку, попыталась приоткрыть ногтем кулон…
«Мамочка! Спасибо тебе за то, что ты всегда помогала мне! Твоя Рената», — было выгравировано на внутренней стороне крышечки кулона. Серьёзная пухленькая девушка смотрела Анне прямо в глаза с маленькой овальной фотографии. Анна прикрыла глаза и внезапно в её сознании развернулась целая вереница воспоминаний… развернулась внезапно и жестоко, со скоростью налетевшего на пешехода спортивного гоночного автомобиля…
Анна наклонила голову, прислушиваясь.
— Она стеснялась своей мамы… Рената — кареглазая девочка, всю жизнь боровшаяся с полнотой… Она — стеснялась своей мамы… продавца… теперь она живёт в Питере… у них две дочери…
Анна потёрла лоб.
— Полина Владимировна. Вот как зовут Гагачу! Полина Владимировна! А дочку — Рената…
— Сомнения — это для людей, — тихо сказал Сатана. — У ангелов нет сомнений. Они видят всё
Президент России готовился к выступлению. Оно должно было быть достаточно кратким, внушать надежду, но и не преуменьшать грядущих трудностей. Он стоял у окна и смотрел, как редкие капли дождя смывают тонкий слой пыли с наружной стороны стекла. Когда-то в детстве он садился на подоконник, поджав ноги, и представлял себе, как вода поднимается всё выше и выше, затапливая тополя, магазин и почту напротив, как влажный морской воздух заставляет разбухать оконные рамы и лакированные стенки ненавистного пианино, из-за которого его дразнили в школе. Он сидел, обхватив ноги руками и видел, как волны плещутся у самого жестяного ската подоконника… постепенно захлёстывая его и переливаясь через край…
А потом они с мамой поднимались на крышу и сидели вдвоём на самом гребне, рядом с дымовой трубой, а из чердачного окна уже выплёскивалась горькая мутная вода, в которой плавали деньги и
