— Эй, Саня, ты чего разнюнился? — дёргает меня за рукав Илья. — Ну, чего ты ревёшь, дурачок? Голова болит, да?
Мёрси смотрит исподлобья, как я утираю слёзы. Оказывается, я заплакал… и сам не заметил этого, вот ведь как оно бывает, да! Я говорю им, что просто боюсь идти в подсобное помещение. Там темно. И я знаю, что в этой темноте туман приготовил нам нечто страшное. Илья успокаивает меня. Нам нечего искать в подсобке, говорит он. Всё нужное мы уже взяли. И мы выходим из магазина, опасливо оглядываясь на темнеющую в глубине магазина дверь.
— Ну и коряга! — говорит Илья, глядя на большую клетчатую сумку на колёсах. Эту сумку нужно наклонить и тянуть за перекладинку, такую же, как у детских колясок. Смешная сумка!
— На базар бабки раньше бегали с такими, — смеётся Илья.
— Сойдёт, — отвечает Мёрси. — Некому тут любоваться. А от вашего рюкзака у меня плечи ноют. Лучше я сумку нагружу, а в рюкзаке буду держать то, что полегче. А ты чего смеёшься, Саша? — вдруг обращается ко мне.
— Смешная сумка, — говорю я. Мне неловко. Мёрси красивая. Она хранит какую-то тайну, о которой иногда плачет глубокой ночью во сне. Но она совсем-совсем юная для таких тайн. Это нехорошо. Это — туман. Это его грубые грязные штучки. Я это знаю, да! Но я молчу.
Мёрси думает, что я убил её друга там… в тумане.
Вдруг это так?
Глава 20
Эй, моралисты и трезвенники! Где вы, сушёные головы и картонные сердца? Вот идёт инвалид первой группы Илья Васильев — пьяненький и весёлый… в то время как от вас всех остались только призраки и тени!
Илья хихикнул и, увидев недоумённый взгляд Мёрси, сказал:
— Выше нос, племя младое, незнакомое! Мы придём домой и раскроем десятки книг. К зиме ты вполне сможешь постигнуть тайны различия между поэзией менестрелей, вагантов и миннезингеров! Ты сможешь ощутить всю прелесть пришвинской прозы и будешь наизусть шпарить отрывками из Гёте и Гомера! Да! Господа, мы станем самыми образованными в этом городе… а может быть, и на всей планете!
— …И если не придёт помощь, то мы тихо вымерзнем треклятой зимой, потому что при всей нашей книжной образованности, мы не сможем сделать даже обыкновенную чёртову «буржуйку». Да и материалов у нас нет… не говоря уж о сварочных аппаратах и прочих инструментах! — Илья остановился передохнуть.
Туман… туман… туман…
— Может, кто-то всё-таки придёт на помощь? — сказала Мёрси. Видно было, что ей очень хотелось в это верить.
— И мы встретим его приветственными воплями, — пробормотал Илья, огибая «газель», стоящую в центре перекрёстка. За лобовым стеклом мирно висели мохнатый чёртик и православный крестик.
— Сегодня вечером попробую суп из пакетиков сварить, — сказала Мёрси, дёргая за ручку сумку, попавшую колесом в выбоину на асфальте. — У меня уже живот болит от нашей сухомятки.
— О, благословенная тишина сортира! — запел Илья. — Вы, тихие воды смиренного и безропотного унитаза! Вы ушли в землю, не оставив следа!
Мёрси устало улыбнулась. Илье казалось, что он видит насквозь все мысли, мелькнувшие сейчас в этой красивой головке: «Йоптыть! Из этого мужичонки просто сыплются забавные словечки и неожиданные фразы. Ещё бы, в его квартире книг не меньше, чем в школьной библиотеке!» Наверняка, любопытная Мёрси уже сунула нос в стенной шкаф. Кроме зимней куртки, заботливо закутанной сестрой Ленкой в полиэтилен, картонок и пакетов на верхней полке, в шкафу были книги. Много книг. Впрочем, что ещё было делать бедному Илье, кроме, как читать?
Илья смутно помнил, что когда-то видел Мёрси. Возможно, она однажды проходила мимо «чайханы» с компанией шакалят… а может, и нет. Наверное, она тогда гордо отвернулась. Почему-то многие считают, так сказать, автоматически, что калека телом обязательно нищ духом. А то и вовсе — дурачок. Продавщицы в магазине не смотрят в глаза и преувеличено любезно отвечают на твои вопросы короткими фразами, какие обычно дамочки употребляют в разговоре с умалишёнными или маленькими детьми…
Зато сейчас она улыбнулась! Хорошо, когда хмель гуляет в голове. «Никогда мир не кажется нам таким розовым, как тогда, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена!» — говорил Атос. Илье казалось, что Мёрси посмотрела на него чуть более ласково, чем обычно…
Обычное дело! Мы тоже хотим жить и любить.
Решили посидеть в «чайхане», несмотря на то, что Мёрси померещилась какая-то согбённая фигура на крайней скамейке. Однако когда Сашка прошёл вперёд, тень исчезла. Мёрси присела так, чтобы видеть ближайшие кусты сирени. Она всегда боялась, когда в тумане не было видно никаких ориентиров — хотя бы ветки тополя или телефонного провода, провисающего странной параболой из серой невнятицы тумана.
— Ну, по накатанной! — сказал Илья и достал бутылку водки.
Сашка немедленно вытащил бутылочку «Пепси», отвинтил крышечку и поставил на скамейку под правую руку Ильи. Илья аккуратно налил водку в стаканчик. На глаза его навернулись слёзы. Рядом не было Прошки. Не ерзал на скамейке напротив Лёня-электрик, не орал и не размахивал руками надоедливый дурак Женька. Не видно было подъездов, из которых выходящие и входящие люди поглядывали в их сторону, спеша по своим делам… а часто поднимая руки в мимолётном приветствии. Не бормотал маленький приёмник «Vitek», подаренный пенсионеру Прошке сослуживцами.
Не было никого… кроме тоже погрустневшего Сашки и нахохлившейся Мёрси.
— За присутствующих здесь дам, — пробормотал Илья и торопливо выпил.
Прикольный, конечно, это мужик, Илья! Вроде прошлогоднего учителя Вадима, который проработал всего год на практике, а потом ушёл в менеджеры по продажам… а точнее — просто в продавцы рекламного времени, как позже сказала математичка, поджав губы.
Брюля тогда влюбилась в Вадима без памяти. Она хихикала на его уроках и приходила в школу в юбчонке настолько короткой, что даже Мёрси дивилась. Ноги у Брюли толстоваты… на Мёрсин вкус. Но мужиков постарше они приводят в состояние постоянной эрекции. Они просто теряют остатки разума и начинают тереться около Брюли, видимо, представляя в своих воспалённых мечтах, как трахают эту белокурую красоточку до полного полового изнеможения.
Вадим нравился и Мёрси… но что касается Брюли, то у той просто мозги плавились. Вадим с видимым удовольствием поглядывал на Брюлины прелести, но дальше этого, естественно, никуда не шло. А на выпускном, — не их года, а предыдущего, — куда Мёрси с Брюлей и ещё двумя девчонками просочились мимо бдительной охраны, Брюля умудрилась набраться и пригласить Вадима на танец с криком: «Я хочу тебя! Я вся горю!»
Хохочущую и весело матерящуюся Брюлю выволокли из зала под белые руки. Какое-то время было слышно, как она орала: «Не выдам никого, фашисты! Я одна пришла! Вадим! Вадик! Спаси меня! Я хочу
