транспортировки, долго перезаряжается, поэтому я сделал выбор в пользу ракетных снарядов. Технология была отработана еще при обороне Рязани от налета князя Юрия с его сборной ратью. Изготовление тогда еще громоздких и нелепых минометов вполне себя оправдало. Дальность и точность стрельбы, скорость перезарядки, возможность мгновенной смены дислокации и мобильность стрелковых групп не шли ни в какое сравнение с тяжелой пушечной артиллерией. Короткие тактические ракеты не больше пятидесяти сантиметров в длину, со спрятанным раскладным оперением стабилизаторов, толщиной чуть больше пятирублевой монеты, легко укладывались в деревянные ящики, весили немного и заполнялись различными начинками в зависимости от боевой задачи. Кроме того, мне удалось так оптимально сбалансировать пороховые заряды и конструкцию пусковой установки, что подобное оружие практически не давало осечек. Стрелок мог вести огонь из любого положения примерно так же, как это делали в той самой армии, в которой я когда-то имел честь служить. Легкая медная труба пусковой установки ставилась на сошки, треногу или просто на плечо. Стрелок, теперь уже без второго номера – заряжающего, сам вкладывал ракету в боковую прорезь, взводил пружину кремневого курка и одним нажатием на спусковой крючок поджигал фитиль ракетного запала. После этого у него было лишь пара секунд, чтобы окончательно прицелиться, если была в этом необходимость. У такого оружия не было и не могло быть отдачи, оно било точно и сокрушительно. Мобильная версия этой пушки обслуживалась одним стрелком со скоростью до двадцати выстрелов в минуту. Не всякая артиллерия, даже в двадцатом веке, может похвастаться такой скорострельностью. Боезапас стрелка в моей гвардии был собран из расчета примерно сто ракет на одного, если в конном снаряжении. Проще говоря, пять стрелков за пару минут после команды «огонь» должны были превратить в густой фарш из лошадей и всадников вражескую кавалерию в составе более сотни человек. Но, судя даже по самому скромному опыту их применения, никогда и никто не решался идти в лобовую атаку уже после первого, пристрелочного залпа. Таким ошеломительным был эффект. И это далеко не самая главная военная сила, на которую я делал ставку в своей крепости. За пять лет упорного труда в каменных стенах новой цитадели появилось столько новшеств, что вплоть до Первой мировой войны XX века не найдется армии, способной взять эти стены штурмом с наскока. Крепость таила десятки сюрпризов, так что мне не стоило беспокоиться о том, что какой-то местный князек или разбойный упырь с ватагой вздумают прибрать к рукам мои достижения и успевшие накопиться весьма немалые богатства.
Молодой князь с дружиной нагнали нас возле моста через чахлый, заболоченный ручей в тот момент, когда огни крепости уже не были видны.
Обычно резвые лошади не спешили прибавить шаг на темной дороге, да и мы с Наумом не торопились. Далеко впереди рыскала разведка, стрелковое звено тоже заметно вырвалось вперед, так что мы с моим сотником ехали следом лишь для того, чтобы в нужный момент принять ответственное решение и просто проконтролировать, чтобы стрелки не впали в раж и не перебили, кого не следует. Этим отморозкам только дай волю, весь боезапас выпалят, гоняя зайцев по кустам да оглушая лес. Хотя зря грешу на них, ребята толковые, дисциплинированные, свой хлеб отрабатывают упорными тренировками и добросовестной службой по охране крепости.
В составе дружины Александра было всего два десятка воинов. Для него немного, а вот для моей карательной вылазки многовато. Я придержал коня и поравнялся с князем.
– Зачем ты всех-то с собой взял? Мы же не на войну собрались и не кабана загонять. Оставил бы половину, пусть себе отдыхают.
– Я бы, может, и оставил, – согласился Александр, косясь на Евпатия, да только, если отец прознает, что меня, без сопровождения…
– Понятно, – опередил я его предположения и, хлопнув ладонью по крупу коня, ускорил его бег. До Вороньего мыска дорога неблизкая, и я надеялся, что к полудню следующего дня мы выйдем на след налетчиков. Потерять стратегический груз было бы серьезным упущением. Черт с ними, с селитрой и серой, большой потерей стала бы нефть. Вот чего мне требовалось в последнее время все больше и больше. После того как я научился перерабатывать ее, отделяя все возможные фракции, забот прибавилось. Большая часть, как это ни странно, уходила на лекарства и инструмент, смазки, мастики и лаки. Только благодаря нефти у меня появился хороший резак, способный прожигать сталь. Появились растворители и медикаменты, смазки и кислоты. Начинке вооружения доставалась лишь незначительная толика этого ценного сырья.
– Когда я сказал, что отец прислал тебя шпионить за мной, ты, конечно, возмутился, но отрицать не стал. Неужто так легко признаешь, зачем прибыл в мои владенья?
– Зачем отрицать очевидное? – заметил Александр не по-юношески многозначительно. – Не стоило рассчитывать на то, что ты упустишь это из виду. Тут и скрывать негоже, не по мне это.
– И что ты хочешь знать? Какие из слухов желал бы проверить?
Александр заерзал в седле, а его молчаливый спутник Ратмир громко и фальшиво кашлянул.
– Много слухов, да один диковинней другого. Как знать, каким верить, а каким нет. Я и про крепость твою слышал, что стены высокие, рвы глубокие, ворота железом окованные. А когда приехал, то сам все увидел, как есть. Сказывали люди, что у тебя склады да товар, мастера знатные, диковины заморские. Так все своими глазами видел. Сказывают, что ворожба твоя злая, что волком оборачиваешься. Да то и понятно, что народ скажет с перепугу и не такое.
– С перепугу, – ухмыльнулся я, ловя себя на мысли, что разговариваю с юнцом очень надменно и неуважительно. – Посмотрю я, как ты заговоришь, когда со мной в крепость вернешься. Тебе ведь еще перед отцом ответ держать. Так что мудрей будь, много времени тебе уделить не смогу, дел по горло, так что думай, прежде чем лезть с расспросами.
Негодуя от того, как по-хамски я разговариваю с князем, Евпатий гортанно рявкнул что-то невнятное, смачно сплюнул и рванул вперед, не в силах больше сдерживаться. Ему ужасно хотелось меня осадить, но, не решившись, он вымещал свою злобу на коне, нещадно нахлестывая его. И выслужиться перед князьком охота, и мне перечить не в масть, вот ведь незадача для боярина.
– Монахи о тебе всякое говорят, им доверия больше, чем баянам да скоморохам, что весть о тебе до самого Киева уже донесли. Молвят, что не крещен ты, но храмы не попираешь, сам Аред, да только ни капищ не бьешь, ни святых алтарей. Кто твой бог? Что твое спасение? Перед кем ответ держать станешь за грехи земные, коли наш Спаситель…
– Ну, хватит! – рявкнул я, да так резко, что непривычные к моему голосу лошади в княжьей дружине попятились и захрапели. – Боги, истуканы, капища, храмы. Все приемлю, все имеет право на существование, вот только ответ держать придется перед совестью! Убить – грех, а не убить – так те, кого не убил, тебя убьют. Тоже грех. Где правда, где истина? Я никого насильно не держу. Знаю, что сейчас в далеких степных землях собирается такая армия, какой вольница эта и не видала. Тысячи воинов, злых и коварных, вооруженных и закаленных в боях, придут на Русь и всех, от мала до велика, обложат данью, пленят и убьют. Разорят земли, сожгут города, станут хозяевами. Князей всех в дворовых псов превратят. И не помогут тогда ни капища, ни алтари, не ведуны, ни монахи с епископами. А только сила, только доброе войско. Сила на силу! Только бы выстоять! Будут идти как саранча. Рвать, убивать, сжигать! Никого не пожалеют! Что тогда скажут твои монахи богословы?
– Да уж если такое тебе ведомо, – удивился князь, – то, стало быть, и избавление ты знаешь.
– Я-то знаю. Все для этого делаю. Убогую, проклятую деревеньку превратил в лакомый кусочек, да такой, что ни одна орда мимо не пройдет, не позарившись. Да вот, выходит, что не только им приглянулась моя Железенка. Уж и местные князья, все окрест, косо смотрят, слюной исходят, соглядатаев шлют одного за одним. Не для них я собираю вокруг себя купцов да людей. Золото да оружие в моих руках не на то, чтобы Киев, опаленный усобицей, взять, Новгород, или другой град. Вот, сушь на юге встала, дожди да разливы север подтопили, голод нынче, мор страшный, а я золота не жалею, чтоб цены удержать, когда за воз прелой репы голодная семья в рабство заморскому купцу единственное чадо отдает. Кто мешает князьку любому в своей земле уберечь народ? Не братьев бить, да войной жечь за земли пядь, а о людях подумать. Не земля в конечном счете кормит князя и всю его рать, а люди, что на той земле живут. А вот по примеру литовских да немецких феодалов не ценят князья русские своих людей. Хуже рабов да дворовых собак держат, обирают до нитки, войнами жгут да голодом морят. Вот их бы бить да поучать!
– Эко тебя разобрало, батюшка, – встрял в разговор Наум, намекая, видно, на то, что, по его разумению, наговорил я уж много лишнего.
А плевать. Молодой князь должен вбить в свою пустую голову, взнузданную гормональным перекосом,
