высеченного из камня резного саркофага. Угадать среди других именно мой гроб было не сложно, я сам почти месяц между делом высекал на нем забавные батальные сцены, очертания континентов, рассеченные меридианами полушария, известные мне навигационные звезды. Глупость, конечно, но в тот момент мне казалось, что это будет интересным посланием для потомков. Но для странной гостьи эти изображения глупостью не казались. Она взяла из рук черемиса свечу и присела на одно колено возле торцевой плиты саркофага.
Я, наблюдая за ней через крохотное, потайное, отверстие в стене, старался отметить для себя, насколько это было возможно, именно ее реакцию на все увиденное. Но ее лицо оставалось непроницаемым, словно маска. Я не отрывал взгляд. До гостьи с севера все доходило очень медленно. Недоумение и просветление одновременно сцепились в ее голове, прежде чем она смогла озвучить свои мысли.
— Госпожа спрашивает, — обратился толмач к Олаю, — кто лежит в этой гробнице?
Черемис молчал. Я дал ему строгие указания не реагировать и не вмешиваться, чтобы не происходило. Не дождавшись ответа, женщина выхватила из рукава короткий кинжал и быстро поддела крышку саркофага, с резким выкриком сбрасывая тяжелую плиту на пол. Дрожащая от напряжения рука с зажатой в пальцах свечой повисла над грудой костей. Она впилась взглядом в лоскуты изодранной, со следами запекшейся крови одежды, в небогатые, тисненые ножны и несколько резных фигурок, выставленных там среди глиняных табличек с моими первыми набросками, чертежами и рецептами.
Теперь не было сомнений в том, что она все поняла. Что лежащие в гробу кости принадлежат кому угодно, но только не мне. Выкрикнув гортанную фразу, женщина повернулась к Олаю, пристально уставившись ему прямо в глаза, а немного испуганный мальчишка-переводчик забубнил, судорожно подбирая слова:
— Госпожа спрашивает, где ключ от врат Валгаллы.
— Передай своей госпоже, что я ее не понимаю.
— Зато я прекрасно понял, что ей нужно! — сказал я громко, открывая дверь в большой зал склепа. — Вот то, что она ищет.
Олай только мельком взглянул на стальной предмет в моей руке. Прежде он видел его не раз и даже помогал, когда я тщетно пытался расшевелить разными способами никчемную железяку.
Юнец толмач, не в силах больше стоять на ногах от переживаний, рухнул на колени и, сгибаясь в низком поклоне, похоже, потерял сознание. Черемис расслабленно оперся о холодную стену, и только странная гостья смотрела на меня, не отрывая зеленых глаз.
На моем лице замерла настороженная улыбка. Я с интересом наблюдал за тем, как в ее тревожном взгляде отражались тени тех стремительных и сумбурных мыслей, что проносятся сейчас в голове. Наконец она взяла себя в руки, убрала обратно в рукав кинжал и спокойно вынула из-за пояса свой камертон, который ее толмач назвал ключом от врат Валгаллы.
— Какой век? — вдруг спросила она на том русском языке, который я основательно успел подзабыть. Его угловатость и сухость с непривычки резанула слух.
— Век? — переспросил я, не очень понимая, что она имеет в виду.
— Да, век! Из какого века тебя выдернуло в эту дикость?
— Начало двадцать первого, — ответил я спокойно и сам удивился тому, как в действительности звонко и ершисто звучит моя речь, произнесенная на родном мне когда-то языке.
— А я из две тысячи сто пятнадцатого года.
— Двадцать второй век, — зачем-то уточнил я после короткой паузы.
— Так и есть, — согласилась она, бесцеремонно усаживаясь на край моего саркофага.
— Это что, какой-то особый колдовской язык? — вдруг спросил Олай, напряженно и внимательно следящий за нашей беседой.
— Похоже на то, мой друг. Нам с гостьей следует поговорить, так что забирай мальца и оставь нас. Разговор будет долгим, как я полагаю, так что распорядись, чтобы принесли чего-нибудь поесть.
— И выпить, — добавила от себя гостья, все это время продолжавшая пристально разглядывать меня.
Оставшись наедине, мы перешли в одну из комнат моей бывшей подземной мастерской и удобно расположились в дубовых креслах, застеленных шкурами. Олай сам принес нам большую корзину с едой и две бутылки моей любимой малиновой настойки.
— Как твое настоящее имя? — спросил я после долгой, неловкой паузы.
— Ольга, — ответила она кратко, но после добавила: — Я записала это имя на своем амулете, чтобы не забыть. За последние шестьсот лет мне пришлось сменить много имен.
— Шестьсот лет?
— Давай сначала выпьем, — предложила она и хохотнула, — для «дзиньхвекции»! — Увидев мое озадаченное лицо, пояснила: — Твой стражник у ворот стращал нас дезинфекцией и, как ты понимаешь, сильно меня озадачил и в то же время подтвердил догадки. В этом веке такого слова не может быть… Впрочем, я расскажу тебе все по порядку. А как твое настоящее имя?
— Артур.
— Так я и думала. Тугой на ухо Олав все переиначил. Получилось, что ты стал Аритором, сыном короля, который на самом деле пропал без вести. Хотя и это неподтвержденные данные.
— Вот так и рождаются мифы, — ответил я немного неопределенно, не понимая пока толком темы разговора.
— Когда ты догадалась, что я все еще жив?
— Давно, но убедилась в этом лишь сейчас, когда увидела все эти надписи на саркофаге. Если бы ты был в нем, то кто тогда расписал эти камни? Сомневаюсь, что кто-то обладает такими знаниями.
— Я мог подготовить саркофаг загодя.
— В какой-то момент я тоже так подумала, но не успела осмыслить, ты появился прежде, чем я ответила себе на этот вопрос.
Поздний ужин грозил закончиться ранним завтраком и плавно перетечь в обед. Но нам некуда было торопиться. Я так вообще еще не воскрес из мертвых, а спутников странной гостьи не оставят без внимания. А она все говорила и говорила, будто бы несколько лет исполняла обет молчания.
— …Найденные на раскопках в центральной Мексике три ключа стали на тот момент маленькой сенсацией в научных кругах. Маленькой лишь потому, что по указанию кого-то сверху весь список находок, сделанных в той части дворцового комплекса, засекретили. Ключи, или, как ты их называешь, камертоны, передали в нашу лабораторию на изучение. Согласись, что странные артефакты из неизвестного, очень прочного металла, найденные в слое культуры другого континента, не знающего обработки железа вовсе, да к тому же с проторуническими письменами — это парадокс.
— Правду сказать, я не сразу понял, что означают эти каракули, а о том, что они похожи на рунический текст, так и вовсе догадался совсем недавно.
— Тем более что это не северные руны и вообще не футарх, о котором ты, возможно, слышал. Профессор Самойлов предположил, что это этрусский текст, но Нильсон — вечный спорщик — не принимал этой теории. Нильсон искал Атлантиду, и этим много сказано.
— На самом деле мне гораздо интересней, как вы их активировали?
— Случайно, — ответила Ольга с готовностью, — довольно мощной низкочастотной волной. Все три камертона сработали синхронно, и нас выбросило, как я теперь знаю довольно точно, в шестьсот пятидесятом году от Рождества в окрестностях Стокгольма, где и находился наш исследовательский центр. Разумеется, в шестисотых годах там было весьма безлюдно.
— Значит, и вас камертон отбросил только во времени, а не в пространстве.
— Не совсем, но об этом позже, — придержала мою поспешность Ольга. — Вместе с нами в прошлое попала часть лаборатории, несколько музейных экспонатов и журнал записей с первыми результатами расшифровки текста и лабораторными данными по артефактам. Первые несколько часов мы находились в шоке. Метались, не знали, что делать, не понимали, что происходит. Пытались просто выжить. Пришлось перетерпеть немало страшных и опасных моментов. Голод, холод, дикие звери. Никто из нас долгое время не понимал, как относиться ко всему происходящему. Записи из лаборатории позволили понять, что в состав
