порядке, лучше быть не может.
Он ещё раз улыбнулся нам и полез по тралу вниз.
– Пустяковый человек, – хмуро сказал Фома, когда голова Жгутова скрылась в люке. – Болтает, болтает, а зачем – неизвестно.
– Слушай, Фома, – спросил я, – а мы не опаздываем?
– Боишься, что Валя проснется? – сразу сообразил Фома. – Нет, уйдем вовремя. Дед у меня как часы, да и Степан человек аккуратный. Вот разве Глафира… Только он это сказал, как появилась Глафира. Она нас не видела. Она даже и не смотрела на бот, она смотрела на море. И шла как-то странно – два шага сделает, остановится и качнется, будто её кто-то назад дергает. И что-то она про себя бормотала. Что она бормочет, нам не было слышно, но то, что ей очень страшно, было видно сразу. Прямо её трясло от волнения. Когда она подошла ближе, мы даже могли разобрать её бормотание.
– Ой, мамочка, мама! – повторяла она. – Ой, да что ж это такое, мамочка, милая!
Нам с Фомой стало смешно, мы фыркнули, и тут только Глафира заметила нас. Она громко и весело засмеялась.
– Вот смеху-то! – сказала она. – Иду, и будто меня сила какая держит. Ой, думаю, боюсь!
Рассмеявшись, она, видимо, приободрилась, взошла на бот совсем нормальной походкой и огляделась с очень веселым лицом, но, увидев бесконечную морскую даль, вдруг охнула, опустилась на люк и закрыла лицо руками.
– Вот ерунда какая! – сказала она. – Как увижу проклятое, так колени и подгибаются.
И она торопливо спустилась в трюм, наверное, для того, чтобы не видеть бесконечной морской дали и не думать о рыбах, крабах и всякой нечисти, которая водится под этой сверкающей водной поверхностью.
– Смешно! – сказал я. – И чего бояться, не понимаю.
Я сразу же покраснел. Это было просто удивительно глупо: только что я сам каялся, что боюсь, а теперь смеюсь над Глафирой. Фома посмотрел на меня исподлобья, но, увидев, что я красный от стыда, промолчал. И так все было обоим понятно.
Пришел Скорняков, отпер дверь конторы и раскрыл настежь окно. Показались Фома Тимофеевич и Степан. Фома Тимофеевич шел налегке, посасывая трубочку, неторопливый, важный, а Степан шагал с ним рядом, неся в руках два чемодана. Он решил оказать уважение старику, зайти за ним домой, помочь поднести вещи. Они прошли не торопясь по пристани, поздоровались со Скорняковым, сидевшим у открытого окна, за письменным столом, и поднялись на борт.
– Молодежь уже, значит, здесь, – сказал капитан. – Та-ак, это хорошо, что пришли вовремя, только ты что ж, Фома, не поел? Бабка-то ведь ругается.
– А я, дед, молока попил, – сказал Фома, – и хлеба съел во какой кусище!
– Так, – кивнул головой Фома Тимофеевич, – Жгутов здесь?
– Здесь.
– Кликни-ка его, Степан.
Но Жгутов уже сам вылез из люка.
– Все в порядке, Фома Тимофеевич, – сказал он, не дожидаясь вопроса. – Всю ночь возился с мотором. Теперь можно спокойным быть.
– Так ли? – хмуро спросил Фома Тимофеевич.
– Зря не верите, – заскулил Жгутов. – Целую ночь глаз не смыкал. Утром ещё на ремонтную базу бегал, кое-что из запчастей взял, знаете, чтоб уж наверное было. А вы меня же ругаете! Обидно, Фома Тимофеевич!
– Да, – сказал Степан, – вид у тебя, Жгутов, невеселый.
– А ты ночь не поспи, – обиженно возразил Жгутов, – какой у тебя вид будет? В Черный камень придем, там и отосплюсь, зато на мотор теперь положиться можно.
– Ладно, – сказал Фома Тимофеевич, – если в порядке, значит, в порядке.
Тут на палубу поднялась Глафира. Она стала лицом к берегу, чтобы не видеть пугавшего её моря, и поклонилась капитану.
– Здравствуйте, Фома Тимофеевич, – сказала она, – и вы, Степа, здравствуйте.
Капитан и матрос поклонились ей.
– У тебя, Глаша, все в порядке? – спросил Коновалов. – Товару хватит?
– Как покупать будут, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира. – Первый раз ведь идем. Книг-то много, да ведь кто знает. Может, все сразу раскупят, а может, и останется.
«Ну чего же мы не уходим?» – думал я про себя. Мне казалось, что все, как нарочно, двигаются необыкновенно медленно, медленно говорят, а мне бы уж так хотелось, чтобы бот отошел от пристани! Пускай тогда Валька просыпается сколько угодно. Жалко, конечно, маму, но уж тут ничего не поделаешь.
Между тем Фома Тимофеевич зашел со Степаном в рубку, Глафира опять спустилась к себе в лавку, а Жгутов полез к мотору. Мы остались вдвоем на палубе.
– Неужели ещё рано? – спросил я Фому. – Ведь, кажется, все в порядке, пора отправляться.
– Вали боишься? – спросил Фома. – Зря. – Потом помолчал и добавил: – То есть не зря, собственно, а просто поздно уже бояться. Вон она бежит.
