Грозубинский ограничил свою задачу очень точно. Он должен убедить суд, что Клятов грабил, но не убивал. Он должен постараться получить немного более мягкое наказание для Клятова, чем будет требовать прокурор. О большем в этом деле и мечтать нечего.
На что может рассчитывать Гаврилов? Может попытаться доказать, что убивал Клятов, а не Груздев. Грозубинский уверен, что это не так. Клятов расчетливый человек. Уж если бы он решился идти на убийство, не оставил бы он в живых беспомощного старика, который его опознал и, значит, несомненно будет главным свидетелем обвинения. Грозубинский считает, что отвести от Груздева обвинение в убийстве тоже, вероятно, не удалось бы, однако в этом была бы все-таки какая-то логика.
Грозубинский чувствовал все же, что планы Гаврилова гораздо более смелые. Он явно пытается доказать, что Груздев вообще в ограблении не принимал участия. Недаром вытащил он этого сомнительного Ковригина, которому после нескольких рюмок водки показался какой-то случайный человек похожим на бывшего его товарища по работе. Недаром вытащил эту подслеповатую пожилую женщину, которой показалось, что она узнала в Клятове неизвестного человека, полгода тому назад неизвестно зачем будто бы приходившего в кинотеатр к Кузнецову.
Как же легко оказалось свести на нет показания и Ковригина и Рукавишниковой!
Нет, Грозубинский не одобряет Гаврилова. Совершенно беспристрастно не одобряет, просто со своей профессиональной точки зрения. Нечего гнаться за журавлем в небе. Можно упустить из рук синицу. Надо искать смягчающие обстоятельства, а не пытаться доказать недоказуемое.
Грозубинский хорошо относится к Гаврилову. Когда кончится процесс и Гаврилов переживет неизбежное разочарование, Грозубинский пригласит его как-нибудь к себе домой и за стаканом чая спокойно и доказательно разберет с начала и до конца весь процесс. Пусть учится молодежь!
Пока Грозубинский размышляет, Гаврилов продолжает задавать вопросы:
— Скажите, Рукавишникова, вы рассказывали, что к вашему администратору Кузнецову приходил подсудимый Клятов. Это было один раз?
— Я его видела один раз.
— А вообще к Кузнецову какие-нибудь знакомые, женщины или мужчины, приходили в кинотеатр?
— Так не припомню. Ну невеста, конечно, заходит часто.
— Кто его невеста?
— Валя. Девушка такая.
— Почему вы думаете, что она его невеста?
Рукавишникова смутилась. Она, видно, сочла, что влезла в личную жизнь Петра Николаевича. Может быть, даже открыла посторонним его отношения с девушкой, которые огласке не подлежат. У нее от смущения покраснело лицо.
— Да я не знаю, невеста или нет. Это мы так между собой ее называем. Валя, одним словом.
— Часто она приходит?
— Да пожалуй что каждый день. Только когда Петр Николаевич выходной, тогда не приходит.
— Приходит она днем или вечером?
— Когда как. Когда днем свободна, то днем. А чаще-вечером.
— Днем часто бывает занята?
— Да почти всегда.
— Работает, что ли?
— Конечно, работает.
— Где?
— Точно не скажу. Слышала, что в сберкассе.
— Как ее фамилия?
— Вали? Закруткина.
— И в какой сберегательной кассе она работает?
— Не знаю. Кажется, где-то в центре.
Теперь уже весь зал понимает, что происходит. Ладыгин нагнулся вперед и слушает, боясь проронить хоть слово. Грозубинский даже рот раскрыл от напряжения. Секретарь суда пишет, не отрывая от бумаги ручку, торопясь занести каждое слово в протокол. Оказывается, не только Кузнецов на «ты» с Клятовым, но еще и невеста его работает в сберкассе. Все сидящие в зале боятся пошевелиться. Только у Гаврилова спокойный, кажется, даже равнодушный вид. Как будто он не придает этим вопросам и ответам никакого значения. Как будто и вопросы он задает и ответы выслушивает нехотя, по обязанности, ничего интересного от них не ожидая.
— Скажите, Кузнецов,— спрашивает Гаврилов,— где работает ваша знакомая Валя Закруткина?
— Закруткина? — переспрашивает удивленно Кузнецов.— В сберкассе.
— В какой сберегательной кассе?
— Я не помню номера. Рядом с кинотеатром.
— То есть в той самой сберегательной кассе, откуда Никитушкин шестого сентября взял шесть тысяч рублей для покупки автомашины «Волга»?
— Не знаю,— говорит Кузнецов.— Возможно.
— У меня вопрос к потерпевшему.— Панкратов молча кивает головой.— Скажите, товарищ Никитушкин, вы держали деньги в сберкассе, которая рядом с кинотеатром?
Никитушкин задумался. Он, кажется, единственный человек в зале, который ничего не слышит. Он думает о своем. Сын что-то шепчет ему на ухо. Сын помогает ему подняться. Наконец Никитушкин понимает вопрос.
— Да, да,— кивает он головой,— у меня в этой сберкассе уже много лет счет.
— Спасибо,— говорит Гаврилов. Никитушкин снова садится.
— Скажите, Кузнецов,— спрашивает Гаврилов,— вам говорила ваша знакомая Закруткина, какого числа Никитушкин взял или собирается взять, то есть заказал по телефону, деньги?
— Нет,— говорит Кузнецов,— конечно, не говорила. Она же не имеет права говорить. Тайна вклада.
— Вы уверены,— настойчиво спрашивает Гаврилов,— что ни она и никто другой вам об этом не сообщал?
— Конечно, уверен,— недоумевающим тоном говорит Кузнецов.— Мы с ней вообще на эти темы ни разу не разговаривали.
— Я прошу это занести в протокол,— говорит Гаврилов.— Вопросов у меня больше нет. Я заявляю ходатайство: допросить работника сберкассы Валентину Закруткину.
Ладыгин поддерживает ходатайство.
Председательствующий тихо советуется с членами суда и говорит, что ходатайство удовлетворено.
Заседание продолжается еще долго. По ходатайству прокурора оглашается письмо старых работников завода, в котором говорится о больших заслугах инженера Никитушкина, о его беспорочной многолетней работе, о его жене Анне Тимофеевне, которая тоже много лет работала на заводе. Сотрудники просят о суровом приговоре. Письмо написано темпераментно, искренне, и зал выслушивает его в торжественном молчании.
На несколько минут все отвлекаются от перипетий процесса и вспоминают самое существо дела, из-за которого все здесь собрались.
Вспоминают о долгой нелегкой и чистой жизни двух стариков. О заслуженной их, спокойной, благополучной старости. О двух мерзавцах, сидящих за барьером, кажущихся сейчас такими кроткими, безобидными, тихими.
Нет, настроение зала не изменилось. Какой бы суровый приговор ни вынесли судьи, зал примет его с удовлетворением.
Объявляется перерыв до десяти часов утра следующего дня. Вечернего заседания сегодня не будет. Публика неторопливо выходит из зала.
В толпе почему-то не очень заметен Кузнецов. Многие не осознали еще, какой поворот произошел в ходе процесса. Многие задерживаются в коридоре. Может быть, Гаврилов что-нибудь скажет.
Но Гаврилов проходит, ни на кого не глядя. С ним на ходу беседует Грозубинский.
— Я вас ругал, Степа,— говорит он,— а теперь думаю, что в вашей линии есть немалый смысл. Вы
