комнату и лег на первую попавшуюся постель. За ним поднялись и мы все.
Я лег не раздеваясь, натянул одеяло и заснул сразу, как упал в черную пропасть. Я чувствовал, что меня трясут за плечо, и пытался сопротивляться. Мне казалось, я только закрыл глаза. Но меня безжалостно подняли и встряхнули. Харбов натягивал сапоги, Мисаилов стоял уже одетый в дорогу, у Тикачева торчала за плечами двустволка и вид был воинственный и серьезный. Натянул сапоги и я, потопал ногами и почувствовал, что готов в путь.
— Пошли, — сказал Харбов.
Малокрошечный с обиженным лицом распахнул перед нами дверь и вышел на крыльцо проводить нас. Во дворе напротив возилась Маруся, Бакин колол дрова. Малокрошечного как ветром сдуло. Бакин и Маруся помахали нам на прощание.
День был ясный, солнечный. Мы вышли на дорогу и зашагали — впереди Мисаилов и Харбов, сзади мы все, построившись в ряд. Еще один, третий дом был в поселке. Харбов внимательно на него посмотрел, когда мы проходили мимо.
— Здесь почтальон живет, — сказал он. — Почту возит отсюда до Куганаволока. — Он оглянулся и посмотрел назад. — Лошади, нет. Значит, уже уехал.
И вдруг мы все замерли. Из сарайчика, стоявшего возле дороги, вылезла вывалянная в сене фигурка. Колька маленький, заспанный, несчастный, стоял и смотрел на нас, протирая глаза кулаками. Дядька громко ахнул. Колька вздохнул и медленными шагами подошел к нам. Он стоял перед нами, и вид его выражал примерно следующее: «Вот я весь тут. Делайте со мной что хотите». Молчали и мы. Потом наконец Харбов, стараясь, чтобы голос звучал как можно строже, спросил:
— Ты что?
Колька вздохнул и отвернул лицо.
— Мы же тебе велели домой идти! — настаивал Харбов.
Колька еще раз вздохнул и переступил с ноги на ногу. Потом, подумав, негромко всхлипнул и рукой провел под носом.
— Ну что мы с ним будем делать? — спросил Харбов. — Николай Николаевич, как вы считаете?
Дядька почесал в голове:
— Да ведь, видишь ли, какое дело: как его пошлешь теперь обратно? Тоже страшно одного отправлять.
— Не пойду я обратно, — сказал Колька. — Что хотите делайте, не пойду!
— Ты ел чего-нибудь? — спросил Харбов.
— Ел.
— Где?
— У тетеньки попросил.
— Делать нечего, — сказал Харбов, — иди с нами. Но смотри: слушаться! Понял?
— Понял! — сказал Колька, сияя. — Вот те крест, слушаться буду!
Харбов повернулся и зашагал вперед. За ним зашагали мы. Сзади бодро семенил ногами Колька маленький, и физиономия его сияла, как медный пятак.
— Товарищи! — окликнули нас из леса.
Мы остановились. Женщина, подававшая у Малокрошечного студень и молоко, вышла из-за деревьев и подошла к нам.
— Вы про Катайкова интересовались... — сказала она.
Харбов пристально на нее посмотрел:
— Ну, ну?
— Точно я вам не скажу, куда они поехали, но только далеко, за озеро.
— Ты почему думаешь? — спросил Харбов.
— Их в Куганаволоке лодки ждут. Был разговор, я слышала.
— Так, так... — Харбов кивнул головой. — А куда они на лодках этих, не знаешь?
— Не знаю, — сказала женщина.
— Ты не почтальонова ли жена?
— Я, я!.. — закивала женщина улыбаясь.
— Чего же ты работать к нему пошла?
Женщина помрачнела.
— Долг отрабатываю, — сказала она.
— И много должна?
— Да не так много, а только что отрабатываю, то должаю опять.
— Пошли, Андрей, — сказал Мисаилов.
— Подожди минуточку. — Харбов с любопытством смотрел на женщину. — Это как же так получается? За что ж ты должаешь?
— Не я должаю, а муж, — хмуро сказала женщина.
— А он чего же должает?
— Тут, видишь, какое дело... — Женщина отвела глаза в сторону. — Он ему водку в долг отпускает. А мужик у меня слабый на это дело. Думала отработать, да опять не выходит.
— Угу... — неопределенно протянул Харбов. — Ну ладно, спасибо тебе. Я, если твоего встречу, поговорю с ним.
— Поговорите, товарищ Харбов! — сказала женщина. — Очень прошу вас, поговорите. Он ведь так ничего, человек хороший, и не пить может, но только, когда в долг дают, не выдерживает. Характер слабый.
— Поговорю, — подтвердил Харбов. — Ну еще раз спасибо. Прощай.
Мы зашагали дальше. Сердечкина избушка, крошечный поселок — три дома, пять человек, — скрылась за поворотом дороги. Пять человек, кипящие страсти, любовь и ненависть, человеческая сила и слабость!
Дорога вела нас дальше по пустынному лесу. Предстоял переход в двадцать шесть километров до Куганаволока.
Глава пятая
УЧИТЕЛЬ И УЧЕНИЦА
За ночь мы не отдохнули как следует. Сначала ноги болели при каждом шаге, но потом я разошелся. Трудно было подниматься на холмы. Зато вниз мы шагали быстрее. В среднем мы делали, вероятно, километров шесть в час. Скоро стало жарко. С некоторым испугом заглядывал я в густую чащу леса. Больно уж много звериных следов отпечаталось на дороге. Неизвестно, какая зверюга могла выскочить и броситься на нас. Осторожненько, чтоб ребята не догадались, что я боюсь, завел я об этом разговор. Но они догадались сразу и, смеясь, объяснили мне, что волки летом на людей не нападают, они сытые, сыты сейчас и медведи, что нас много да, наконец, есть у нас двустволка и наган. Я успокоился.
Вдоль дороги стояли верстовые столбы. Их поставили еще в царское время; они почернели с годами и подгнили. Когда-то на столбах были написаны цифры, но даже следы цифр давно уже стерлись. Мы обратили внимание на столбы не сразу, а только часа через полтора и пожалели, что не считали версты с самого начала. Оказалось, что Николай Третий считал. Он объяснил, что от Сердечкиной избушки это уже восьмой столб — стало быть, восемь верст позади. Его похвалили, и он засиял гордостью и самодовольством. Теперь он назначил себя вроде как бы главным заведующим столбами. Завидя столб, он бежал вперед и всматривался: все надеялся разобраться, какое написано число, чтоб доказать правильность своего счета.
Вообще Колька вел себя, как веселая собачонка. Он то убегал вперед и ждал нас на вершине холма, то, наоборот, отставал и бегом догонял нас.
Решено было устроить привал через шестнадцать километров. Затеяли спор: все считали, что отдыхать нужно час. Мисаилов утверждал, что двадцать шесть километров можно пройти и без отдыха, в крайнем случае отдохнуть пятнадцать — двадцать минут. Спорили мы больше ради самого спора, чтобы время шло незаметней. Все равно ни у кого из нас не было часов, и каждый определял время по-своему.
Мисаилов сказал, что если мы будем тратить время на отдых, то никогда не догоним Катайкова. На лошадях они все больше и больше будут от нас удаляться.
