случайно скребла лапами воздух горбатая звериная тень, и не случайно сумасшедшие запахи раздирали мне ноздри. Я распрямлялся, преодолевая человеческую сутулость. И одновременно человеческую слабость, нерешительность, робость перед манящим дыханием смерти. Собственно, ничего человеческого во мне, вероятно, уже не было. Звенела синеватая кровь в жилах, гулко, страшно и радостно бухало под ребрами сердце, легкий зуд обжигал кончики пальцев, где ногти сворачивались, образуя клювы когтей.
Я, наверное, тоже повизгивал от возбуждения. И когда первая крыса, рванув дверь и влетев в сумрак парадной, прыгнула, — оскаленная, ещё толком не разглядев, кто именно перед ней стоит, — я без особого усилия отклонился, чиркнув кинжальчиком когтя по горлу, и она, вмиг захлебнувшись, врезалась мордой в перила. Загудело железо, и, судя по звуку, встрепенулась змеей пластмассовая окантовка. Вторая же крыса, почувствовавшая, вероятно, что-то не то, успела схватиться за дверь и немного затормозить на пороге, однако инерцией её все-таки вынесло ко мне в опасную близость. Лапа, твердая, как чугун, ударила по позвоночнику. Сухо щелкнуло, и короткошерстое тело обмякло. А вот третью, последнюю крысу я пока не видел и даже не чуял по запаху, но дрожащий, писклявый, мальчишеский голос неожиданно произнес из тени, отбрасываемой створкой:
— Ты что, дядя, ты что?.. Мы к тебе по-человечески, а ты — вона как… Ну пошутили, ну — все, дядя, не надо…
Напрасно он мне это сказал. Лучше бы ему было без лишних слов рвануть на улицу. Наверное, я не стал бы его преследовать. Подумаешь, взмокший и обделавшийся с перепугу крысенок. Очень мне нужно тратить на него силы. А так — ужас, прошепелявивший в голосе, породил мгновенный ответ. Та же лапа, что срубила предыдущего грызуна, метнулась вперед, и костистые пальцы прошли сквозь ребра, воткнувшись в сердце. Вытянутое по стене мохнатое тело судорожно затанцевало, заелозило по штукатурке и вдруг — свесилось.
Нижние сухонькие конечности не доставали до пола.
Я шумно выдохнул.
— Милиция тебя навещала? — будничным скучноватым тоном спросил Валерик.
— Навещала, — ответил я. — Как ей и положено. Минут сорок назад.
— Ну и что?
— Ничего. Был дома, спал, ни о чем таком слыхом не слыхивал.
— Поверили?
— А с чего им не верить? Какие у них основания, чтобы не верить?
— По-всякому, знаешь, бывает… Могли привязаться. У тебя ведь этот случай — не первый?
Я из осторожности промолчал.
— Давай-давай, — нетерпеливо сказал Валерик. — Что я тебе — милиция или фэ-эс-бэ? Я тебя в ментовку закладывать не побегу. — Он сильно сморщился, просунул ладонь под рубашку, быстро и громко, как обезьяна, почесал левую сторону живота, сморщился ещё больше, вытащил руку и пополировал ногти о джинсы. — Мне исповеди твои без разницы. Я по делу интересуюсь…
— Ну, была ещё пара случаев, — неохотно сознался я. — Один раз двое каких-то хмырей прицепились. Ну, я их — того… оприходовал… сам не знаю, как получилось… А другой раз вообще смешная история. Подваливает у магазина мужик и говорит, что я ему пятьдесят рублей должен. Такой трясется, алкаш, весь синий, будто припадочный…
— Где?
— Что «где?»
— Где магазин находился? — спросил Валерик.
— Магазин? Магазин был — на Васильевском острове. Тринадцатая линия, кажется. Я туда, слушай, попал-то, честно говоря, по глупости. Сказали, что «Букинист» в эти места переехал…
— А хмыри?
— Какие хмыри?
— Которые привязались, — объяснил Валерик с бесконечным терпением. Хмыри были в каком районе?
— Это на Благодатной улице, — сказал я. — Ничего себе — «Благодатная». Я, слушай, нес работу в издательство. Иду — никого не трогаю; вдруг выкатываются откуда-то такие двое…
— Повезло, значит. Во всех случаях — три разных района. Я — к тому, что вычислить тебя — ой-ей- ей…
— Кому вычислить?
— Ну, кто у нас — вычисляет?
Он откинулся в кресле и внимательным цепким взглядом обвел книжные полки, задержался на стопках томов, загромождающих тумбочку, — потянулся, снял сверху одну книгу, затем другую.
Брови у него сильно разъехались. Боэций «Утешение философией», Ганс Георг Гадамер «Семантика и герменевтика», Вальтер Бенджамин «Иллюминации». Сборник «Самосознание европейской культуры ХХ века». Увесистый темно-зеленый том с золотистым тиснением.
— Читаешь, значит, в свободное время?
— Стараюсь…
— И что, помогает?
Я нехотя пожал плечами:
— Разве это можно установить? Когда были написаны «Божественная комедия», «Путешествия Гулливера», «Гаргантюа и Пантагрюэль»?.. Сколько столетий прошло? Что изменилось в мире?.. С другой стороны, как бы мы сейчас жили, если бы не написаны были — «Божественная комедия», «Путешествия Гулливера», «Гаргантюа и Пантагрюэль»… Помнишь, что ответил Ганс Архивариус из «Старого города», когда Ретцингер упрекнул его в том, что тот слишком закопался в архивах? «Я не живу, чтобы читать. Я читаю, чтобы — жить»…
— «Зажги зеленую лампу», — дополнил Валерик странно высоким голосом.
— А это откуда?
— Так, один человек говорил. Теперь его уже нет. — Он аккуратно, точно боясь уронить, положил томик «Самосознания» на верх книжной стопки. Сказал тем же странно высоким голосом, который, казалось, вот-вот лопнет. — Если бы за это ещё и платили…
У меня слабо кольнуло в груди.
— Я как раз сегодня собираюсь идти в издательство. Слушай, я им скажу, я им устрою варфоломеевскую вечеринку… В конце концов, у меня официальный договор на руках. Должны же они в конце концов заплатить! Сколько я тебе сейчас должен? Полторы тысячи? Ну — я отдам…
— Что ты для них перевел?
— Джой Маккефри «Блистающий меч Ориона». Четвертая книга из сериала о «Воинах Ночи». Двадцать два печатных листа, по пятьдесят долларов… Правда, я аванс у них брал, но все равно — сумма приличная.
— Отдашь мне мое — на пару месяцев хватит, — подытожил Валерик.
Считать он умел.
— Ну что — два месяца? Два месяца — это громадный срок. За два месяца я ещё два романа переведу. С издательством я уже в принципе договорился. Вот и вот!..
Я бросил на стол почти невесомые, но пухлые книги в карманном формате. На одной был изображен бронзовотелый перевитый мышцами воин, как шампуром, нанизывающий мечом ящера с игольчатой пастью, а на другой — тот же воин, держащий за руку блондинку с почти обнаженной грудью и взирающий вместе с ней на цветущую среди гор долину. На лицах обоих — восторженность, переходящая в идиотизм.
Валерик поколупал ногтем болотную краску на ящере. Лоб его сморщился, а из-под жестких волос выскочила струйка пота.
— Долго ты не продержишься, — сказал он. — Это ведь как? Сорвешься около дома, — мигом вычислят. Знаешь, что такое «облава на крупного зверя»? Красные флажки, загонщики в спину тебе орут. Ты через голову от страха когда-нибудь кувыркался?..
— Я «зажгу лампу», — сказал я сквозь зубы.
— На «охоту» все равно выходить придется. Точить — когти, клыки. Мясо пробовать. Иначе — кровь задушит…
