поворота вышел Рустам, мой двоюродный брат. Я не удивился, увидев его, и не подумал о том, зачем, как он попал сюда, — я кинулся к нему и крикнул:
— Рустам, ты не видал мою мать?
Он молчал и настороженно смотрел на меня.
— Мать? — медленно протянул он и, как будто решившись на что-то, указал пальцем наверх, на крутой горный склон, поднимавшийся над дорогой.
— Четверть часа тому назад, — сказал он, — она поднялась туда. С ней был Сулейман, твой отчим.
Я полез вверх по склону. Сверху я взглянул вниз: Рустам стоял на дороге, упорно глядя мне вслед. Увидя, что я обернулся, он сунул руки в карманы и зашагал прочь. Меня удивило, что шел он обратно, в том направлении, откуда пришел.
Я лез по склону, цепляясь за кусты шиповника и за стволы изогнутых горных деревьев. Склон не был так крут, как казался снизу. Если вглядеться, можно было даже заметить тропинку, которая вела наверх. Наверное, горцы, идучи по этой тропинке, сокращали путь до Мертвого города.
Скоро горные изогнутые дубы и кизиловые деревья обступили меня со всех сторон. Я шел, угадывая извилины тропинки по протоптанной траве, по осыпавшимся камешкам, по коре, стертой с выступившего из земли корня. Кусты шиповника хватали меня за рубашку и рвали ее. Ящерицы уползали из-под самых моих ног и скрывались между камнями, солнечные пятна прыгали по земле и по моему лицу, камни шурша осыпались под моими ногами.
Я устал и остановился, чтобы перевести дыхание. И вокруг меня была такая тишина и такой покой, что мне очень далекими показались страсти, волновавшие меня последние дни. Я слушал, как где-то в ветвях чирикала птица, без конца повторяя одну и ту же нехитрую песенку, как где-то трещал кузнечик, как от внезапно налетевшего ветра негромко шуршали листья, и мне подумалось, что, может быть, на всей земле, на всем земном шаре, всюду такой же покой и такая тишина. Мне подумалось, что не было никогда разрушенных городов, калек, тянувших руки к мулле, убийцы с бледным и злым лицом, веселого старика, внимательно осматривающего пистолет. Везде и всегда чирикала птица, ящерица лениво ползла по камням, листья шумели и прыгали солнечные пятна.
Совсем близко я услышал человеческие голоса. Через секунду я стоял, прижавшись к стволу, стараясь не шевелиться. Казалось, голоса рядом, здесь вот, за этими деревьями, но тем не менее слов разобрать я не мог.
Я стал пробираться по направлению к голосам, и мне казалось, что я приближаюсь к ним, пока вдруг они не смолкли. Так было тихо, что казалось — можно было расслышать, как растет трава, и соки из земли поднимаются по стволам деревьев. Даже птица перестала чирикать, и, как я ни прислушивался, голосов не было слышно. Я знал, какие штуки выделывают горы со звуками, я знал, что за несколько километров можно услышать человеческую речь и не услышать выстрела рядом, но все-таки мне стало страшно.
Быстро, уже не думая о том, чтобы не быть услышанным, я сделал несколько шагов и остановился на повороте тропинки. Я снова услышал голоса и одновременно увидел людей. Моя мать, положив голову на плечо Сулеймана, говорила ему:
— Все будет хорошо, ты увидишь. Хочешь, ты подожди меня здесь, а я пойду одна? Я сама пойду в райисполком и все расскажу, и никто тебя не тронет.
Отчим, обняв мою мать, вел ее по тропинке, а тропинка сворачивала к обрыву и шла по самому краю так, что непривычному человеку было страшно даже смотреть. Отчим вел мою мать, смотрел на обрыв и говорил голосом человека, думающего о другом:
— Хорошо, хорошо, мы подумаем.
Они дошли до обрыва, отчим остановился и мельком взглянул назад. Я прижался к дереву и вдруг закричал так, как кричат люди, когда видят скверный сон.
Одной рукой ухватившись за сучья, отчим оттолкнул от себя мою мать, и она, простояв секунду на самом краю, качнулась и медленно поползла по обрыву. Самое страшное было то, что выражение ее лица не успело измениться, счастье по-прежнему отражалось на нем и лишь постепенно в глазах проступали ужас и недоумение.
Вот в этот момент я и закричал. Я кричал, надрываясь, не зовя на помощь, ни к кому не обращаясь, просто кричал от нестерпимого ужаса, охватившего меня. Отчим оглянулся, на секунду я увидел его страшные глаза. Он выругался по-немецки и вновь повернулся к матери. Мать цеплялась за куст шиповника. Она смотрела на отчима снизу вверх и, кажется, все еще не могла понять, зачем он ее толкнул.
Я кинулся к ней. Я видел, как Сулейман поднял с земли тяжелый камень и занес его над головой матери. Он отвел руку, чтобы дать камню размах, но рука дрогнула, и камень, выбитый пулей из рук, упал на тропинку. Долей секунды позже я услышал выстрел, щелкнувший где-то совсем близко. Потом из-за поворота выскочил дядя Абдулла и, отшвырнув карабин, обеими руками схватил мать и вытащил ее на тропинку.
У меня так дрожали ноги, что я должен был держаться за ветку, чтобы не упасть. Мать без сознания лежала на краю обрыва. Отчим смотрел то на нее, то на дядю Абдуллу и вдруг быстро сунул руку в карман.
Я услышал щелканье курка за его спиной. Подняв охотничью двустволку, в кустах стоял дядя Самед, рядом с ним — дядя Гассан и чуть дальше — Рустам и дядя Ибрагим. Отчим обернулся. Молча они смотрели на него — четыре моих дяди, четыре брата моей матери, четыре сына моего деда. Тогда он усмехнулся и вынул руку из кармана.
— Так, — сказал он, — вся семья в сборе.
Дяди молчали, и вокруг было тихо. В ветвях монотонно чирикала птица, в траве трещал кузнечик, от внезапно налетевшего ветра негромко шуршали листья, и солнечные пятна прыгали по смуглым лицам моих дядей.
Дядя Абдулла показал Рустаму глазами на мать, и Рустам кивнул головой. Тогда Абдулла поднял с земли свой карабин и отошел в тень деревьев. Самед и Гассан стали рядом с отчимом, и Гассан слетка подтолкнул его в плечо. Отчим вздрогнул. Секунду он постоял в нерешительности, по-видимому, не зная, сопротивляться ему или идти, но Гассан уже обшарил его карманы и отнял у него пистолет. Отчим пошел по тропинке с презрительным и небрежным видом. Мы шли недолго, дядя Абдулла остановился на небольшой полянке, окруженной со всех сторон горными кривыми дубами и кизиловыми деревьями. Несколько больших камней лежало у края полянки, и на средний сел дядя Абдулла. Самед, Гассан и Ибрагим уселись на соседних камнях, и отчим стоял перед ними один, даже не связанный ремнями, и, однако, он не пытался бежать. Карабин стоял у ноги дяди Абдуллы, старый карабин с серебряной дощечкой на ложе.
Я посмотрел на лица моих дядей. Они хорошо умели сдерживать свою ярость. Только строгое внимание было на их лицах.
— Как зовут? — спросил дядя Абдулла.
— Сулейман, — ответил отчим.
— Я спрашиваю настоящее имя.
Отчим огляделся. В нескольких шагах от него начинался лес, — казалось бы, можно, неожиданно рванувшись, добежать до леса и исчезнуть между деревьями, но было что-то такое в лицах четырех молчаливых людей, сидевших перед ним на камнях, что отчим сплюнул и ответил:
— Бетке.
— Немец?
Отчим кивнул головой.
— Так, — сказал Абдулла и отвел глаза в сторону. Ровным, глуховатым голосом он спросил:
— Ты убил моего отца?
— Нет, — ответил отчим, глядя в лее.
У дяди Абдуллы изменилось лицо. Он вскочил и подошел к отчиму.
— Ты убил моего отца? — тихо повторил он и схватил его за горло. — Ты? Ну?
Я видел только его спину, огромную мускулистую спину и шею, налившуюся кровью. А отчим видел его лицо. Это, наверное, было страшное лицо.
— Я, — ответил он дрогнувшим голосом.
Абдулла отвернулся и опять сел на камень. Потные волосы прилипли к его лбу. На виске пульсировала синяя жилка. Правой рукой он дернул ворот рубахи, и материя разорвалась с сухим треском, обнажив
