городской амбулатории, — Мелик-заде привез его к умирающему. Пока доктор слушал пульс, дед тихо посмеивался и покачивал головой.
Доктор Коган опустил его руку и спрятал часы.
— Доктор, — строго сказал дед, — мой гость уже у меня. Я должен сообщить ему важные вещи. Для этого мне нужно еще три часа. Как ты думаешь, есть у меня в запасе еще три часа?
Доктор Коган раскрыл свой чемодан с инструментами таким образом, что крышка заслонила его лицо. Он не отвечал. Он не знал, как ему ответить.
— Доктор, — сказал Мелик-заде, — я понимаю, что с такими больными вам еще не приходилось иметь дела. Тут надо говорить только правду.
Доктор захлопнул крышку.
— У вас еще есть сутки, за это я могу поручиться, — сказал он и, быстро поклонившись деду, вышел из сада на улицу. Видно было, как он расхаживал там и курил папиросы, одну за другой. Он был очень взволнован.
— Не будем тогда спешить, — усмехнулся дед. — Пусть гости отдохнут и закусят с дороги.
Снова у него дернулось плечо; очевидно, он хотел по привычке махнуть рукой, чтобы подали сюда в сад вино и угощение, но его поняли и так, и женщины сейчас же вынесли из дома столики, кувшины с вином и много блюд с различно приготовленными жаркими и сладостями. Две дочери приподняли его за плечи. Он тоже хотел вина и выпил целую чашку, которую поднес к его губам Орудж. («Пусть, пусть, это поддержит его сердце», — шепнул Баширов.).
Гости ели и пили в молчании. Время от времени они поднимали чашки с вином и кивали головами хозяину:
— Саол!
— Саол!
— Надо песен и музыки, — сказал дед.
Все шло как обычно. Почетный гость молчал. Он сам, старый крестьянин, хорошо знал обычай: песни и музыка полагались за угощением. Между тем солнце уже село, и сразу же в саду стало темно. Женщины вынесли из дома зажженные лампы, поставили их на траве, и, как это всегда бывает при огне, ночь вокруг стала совсем черной. Тогда дядя Орудж запел. Из темноты кто-то протянул ему сааз. Он пел и вскидывал сааз и теребил струны так, как будто бы хотел оборвать их. Он пел долго и кончил свою песню так же внезапно, как и начал ее.
Большие белые бабочки носились вокруг нас, и пламя расставленных под деревьями ламп то затухало, то вспыхивало от взмахов их крыльев. Гости приподнимали чашки:
— Саол!
— Саол!
— Я знаю эту песню, — сказал дед. Дочери приподняли его еще выше. Он сидел теперь. — Есть другая, лучше...
Он закрыл глаза и запрокинул голову, как птица, которая пьет воду. Мелик-заде приказал глазами дяде Оруджу: останови старика. Но кто мог запретить деду спеть свою любимую песню? Он сам не мог петь. Он сорвался на первых же словах, помолчал (гости из вежливости в это время вполголоса переговаривались о своих делах, делая вид, что они не замечают его неудачи) и снова запел и снова сорвался. Тогда он открыл глаза и попросил гостей извинить его.
— Нет, — сказал он улыбаясь, — так разве поется? Для песни мне нужен конь, винтовка и ночная дорога.
Почетный гость согласно кивнул головой, и все мы тоже кивнули головами, хотя каждому из нас было ясно, что смерть, отнявшая уже у деда его ноги и руки, взяла у него и голос. Но в этой слабости старику было стыдно признаться, как будто бы речь шла не о простой песне, а об его чести и мужестве.
Стало совсем темно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Уберите всё, — приказал дед. Женщины подхватили столики с пустыми уже кувшинами и блюдами и унесли их в дом. Поднимался ветер. Он налетал порывами, и вокруг нас шумели и колыхались деревья.
— Друг, — сказал дед председателю ЦИК Джамилю Мелик-заде, — я прожил семьдесят восемь лет, думал — умру сегодня, но доктор пообещал мне еще сутки. Я хочу тебе рассказать о некоторых обстоятельствах моей жизни.
— Ну, — сказал Мелик-заде и накрыл своей ладонью мертвую руку деда, — не первый год мы с тобой знакомы. Ты мне не раз рассказывал.
— Старики разговорчивы, — ответил дед. — Выслушай меня еще раз, к тому же ты знаешь не все. Да, кое о чем я долго молчал. Но прежде посмотри на мою семью. Вот тут их семьдесят или восемьдесят человек — мои сыновья, дочери, внуки и правнуки, мои зятья и невестки. Слишком их много, чтобы называть всех по именам. Я хочу оказать только одно — это хорошие и честные люди. Я рад, что у них моя кровь.
Гость улыбаясь обвел глазами всех сидевших вокруг него, и все мужчины, женщины, дети смотрели ему прямо в глаза, ничуть не смущенные этой похвалой. Он с удовольствием оглядывал смуглые крестьянские лица моих дядей и братьев, казавшиеся еще более смуглыми при свете ламп. Дольше всех он глядел на Оруджа, сидевшего как раз против него, взглянул на мою мать и на меня, выглядывавшего из-за плеча Сулеймана.
— Я вижу по твоему лицу, — продолжал дед, — что каждому из них ты можешь быть таким же другом, каким был мне, хотя я тебя видел всего раз семь в моей жизни. В свою очередь, рассчитывай на них, что бы ни случилось. Среди них нет изменников.
— Зачем ты мне это говоришь? — сказал Мелик-заде. — Все мы хорошо знаем твою жизнь и твоих друзей, старик. Отдохни, ночь уже...
— Я отдохну после. Сейчас я хочу говорить о себе.
Дед велел дочерям отойти, и теперь его поддерживал за плечи Орудж, достаточно сильный для того, чтобы всю ночь держать старика на своих руках не пошелохнувшись.
— Кто из вас, — сказал дед, внимательно обводя глазами Мелик-заде, Гассана Баширова и военных, приехавших с ними, — слыхал о полковнике Гофмане?
— Я не знаю такого, — ответил Мелик-заде.
— Иногда его называли еще иначе: господин фон Флятау.
— Нет.
— У него была еще третья фамилия: Шварке.
— Как? — вскрикнул Мелик-заде. — Ты его знаешь?
— Много лет назад он был моим начальником, — просто ответил дед.
Никогда не забуду молчания, которое наступило после этих слов. Джамиль Мелик-заде смотрел на деда в упор, а дед не отводил глаз от лампы. Я видел, что он чуть заметно дрожит — то ли от ночного холода, то ли от волнения.
— Слушай, — сказал Мелик-заде, — тот ли это человек, о котором я думаю? Хорошо ли ты помнишь его имя? Карл Шварке, полковник германского генерального штаба?
— Да, — подтвердил дед.
Снова они замолчали.
— Ну, говори же, — нетерпеливо сказал гость. — Впрочем, постой! Этот разговор нам лучше продолжать с глазу на глаз. Ты меня поймешь, почему я так хочу.
Дед покачал головой.
— Нет я буду говорить здесь. Здесь нет изменников. Всем надо знать о том, кто такой полковник Шварке. Но прежде об этом им скажешь ты.
— Товарищ Черноков, — сказал, помолчав, Мелик-заде, — скажите коротко о том, что нам известно об этом человеке.
Один из военных, приехавших с ним, поднял голову и, отчетливо выговаривая каждое слово,
