Сорокин слушал Лену, и сердце его разрывалось от противоречивых чувств. «Почему нельзя просто, как у всех? Ведь поначалу вроде бы все сладилось, а чем дальше, тем становится труднее и труднее… Так что же произошло, Лена? Что изменилось?»
Ни Лена, ни Сорокин не подозревали, что стоят на том самом месте, откуда несколько месяцев назад целился в них шаман Млеткын. Здесь уже почти растаял снег. Под ногами шуршала жухлая трава, в которой вчера милиционер Драбкин нашел две пустые гильзы.
— Вот, Петя, два великих материка — Азия и Америка… Берингов пролив… Я в последние дни много думаю: мои ученики уходят в море, класс пустой, вот я и сижу на завалинке, смотрю на Берингов пролив. А ночи светлые-светлые, по существу, и ночи-то нет…
Да, Лена заметно изменилась после того памятного дня, когда чей-то выстрел стремительным порывом откинул ее капюшон. Что она пережила? Что передумала с тех пор?
Сорокин в замешательстве стоял рядом с девушкой. Ему казалось, что Лена отдаляется от него, становится совсем чужой, и от этой мысли на душе у него холодело, потом вдруг вновь рождалась в груди такая горячая нежность, что только дыхни на снег — и сугроб растает…
— Сижу на завалинке и мечтаю о будущем Нуукэна. Вижу — в скалах стоят дворцы. Самый большой — дворец нуукэнского Совета. Большое окно на пролив. И сидит в том окне за большим письменным столом Утоюк в светлой гимнастерке с орденом. Потому что он заслужил орден. Это такой человек… Если бы ты, Петя, знал, какой удивительный человек Утоюк…
Блестели льды Берингова пролива.
Стояла тишина светлой ночи. Ночи с солнцем завтрашнего дня.
Занятия пришлось прекратить: многие ученики собирались на охоту: весенний моржовый промысел — это такая же страда для чукотских охотников, что и весенний сев для российского крестьянина. В эти дни каждая пара рук на счету, каждый человек дорог. Моржи потом уйдут, и придется их искать далеко от берега в открытом, часто бушующем летом море.
Наргинау помогала Сорокину снаряжаться на охоту.
На нескольких нартах длинные собачьи упряжки повезли вельботы под скалы, к тому месту, где припай был короток. Это было почти у самого мыса Дежнева. Здесь суда осторожно сняли с нарт и поставили на плоские деревянные катки, напомнившие Сорокину железнодорожные шпалы. Собаки в сопровождении ребятишек умчались обратно в Улак, и на ледовом берегу остались одни охотники.
Омрылькот взял на себя заботу об учителе и подробно объяснял ему все, что делали охотники. Только о коротком жертвенном действе, которое Млеткын выполнил явно второпях, стесняясь учителя, он ничего не сказал.
Сорокин невольно любовался Омрылькотом, чувствовавшим себя здесь, на морской охоте, как в родной стихии. Он отдавал короткие, энергичные приказания, и люди беспрекословно повиновались ему.
Омрылькот попросил принести гарпун.
Орудие морской охоты чукчей представляло остроумное изобретение. К гарпуну был приспособлен ременной линь и надувные поплавки из цельных тюленьих кож, снятых чулком с туши убитого зверя. Между задних лап торчала обыкновенная деревянная пробка, которой затыкали пыхпых, когда в него собственными легкими накачивали воздух. Ременной линь соединялся с металлическим наконечником гарпуна, который насаживался на штырь гарпунного древка и мог свободно отделяться. Когда острие гарпуна вонзалось в тело животного, ременной линь натягивался, и под его действием наконечник поворачивался, становясь в ране так, что уже не мог выскочить обратно.
Омрылькот объяснил назначение каждой детали вельбота от руля до парусного сооружения.
Пока старик разговаривал с учителем, шла работа.
Наконец все было готово к отплытию. Млеткын вернулся, высказав богам все, что полагалось сказать в этот день.
— Атау! — коротко сказал Омрылькот, и гребцы осторожно спустили в воду вельбот.
Для Сорокина место в вельботе было указано на корме, под невысокой площадкой, на которую взгромоздился Омрылькот. Между ног старика в выдвижном ящичке помещался плавающий компас старинной английской фирмы.
— Приходится пользоваться? — спросил Сорокин.
— В сильный туман помогает, — ответил Омрылькот. — Хорошая вещь. Иногда смотришь — как живой!
Но в этот день компас не понадобился: стояла ясная, тихая погода. Гребцы вставили весла в уключины, и вельбот поплыл, огибая льдины, уходя все дальше и дальше от ледового берега на тропу моржей.
На носу судна стоял Каляч. Он то и дело прикладывал к глазам бинокль. Рядом с ним надувал пыхпых Пэнкок. Каляч еще не простил ему похищения, но на промысле нет места личным обидам, и в вельботе тесть разговаривал с непризнанным зятем, словно ничего и не случилось.
Едва отчалили, Омрылькот умолк. Начиналась серьезная работа, тут нет места пустым разговорам.
Часа через полтора увидели первых моржей. Каляч указал рукой направление, и гребцы налегли на весла. Пэнкок привел в боевую готовность гарпуны, зарядил винчестер.
— Бери мой винчестер. Он пристрелян бить в середину, — предложил Сорокину Омрылькот.
Винчестер Омрылькота был ухожен и чуточку переделан, как это водилось у каждого чукотского охотника. Прежде всего был намертво зафиксирован прицел. Обычно метров на пятьдесят. Сняты «лишние», по мнению охотника, части.
Вельбот приближался к льдине, на которой лежали моржи.
Огромные животные пока не подозревали о надвигающейся угрозе. Но вот один встревоженно оторвал ото льда клыкастую голову, огляделся вокруг. За ним приподнялся второй, третий. Видно, моржи почуяли опасность. А тем временем гребцы вовсю налегли на весла. Можно было только дивиться их мастерству: не слышно было ни единого всплеска. Весла опускались в воду, словно ножом резали ее, и снова стремительно взмывали вверх, роняя на поверхность редкие капли.
Пэнкок и Каляч стояли на носу лодки. Один держал винчестер, другой гарпун. Вот уже льдина совсем близко. Грянул выстрел, за ним еще — и два моржа остались на льдине, воткнувшись клыками в рыхлый подтаявший снег. Остальные четверо мгновенно скользнули в воду и нырнули в глубину.
Завороженный зрелищем, Сорокин забыл, что держал в руках винчестер.
Вельбот причалил к льдине, и охотники, качнув ее, выпрыгнули на лед. Теперь можно было громко разговаривать. Оба моржа оказались убитыми наповал.
— Хорошие моржи, жирные, — удовлетворенно произнес Омрылькот, трогая носком торбаза еще теплые туши.
Это была первая добыча. Она будоражила и волновала людей, вырывала возгласы восклицания, слова радости. Острые ножи вонзились в туши, и через несколько минут на льдине распластались моржовые кожи с толстым слоем жира и гора дымящегося мяса.
В сторонке шаман Млеткын разжег примус и поставил на него котел с морской водой, смешанной с пресной, снеговой, набранной здесь на льдине.
Опьяненные первой добычей люди не знали, за что хвататься в первую очередь: то ели кусочки сырой печени, то черпали кровь, набравшуюся в жировых складках, то принимались жевать хрящи из ластов. Омрылькот нарезал моржовое сердце и бросил кусочки в котел.
Вельбот, видимо, не мог поднять больше двух моржей, и поэтому охотники уже не торопились. Они спокойно ожидали, пока сварится моржовое сердце. Лица у всех были перемазаны кровью и жиром, но никто не обращал на это внимания. Сорокин не отставал от охотников. Правда, он не решился вонзить свой нож в тушу, но помогал таскать мясо в вельбот, скатывал моржовые кожи следуя примеру Омрылькота, пробовал куски теплой печени и даже отважился отпить несколько глотков крови.
Где-то неподалеку охотились два других улакских вельбота. Меж льдин сновали суда нуукэнцев и инчоунцев. Здесь должны были быть охотники даже из Уныина. Пролив был широк, и места хватало всем — и чукчам, и эскимосам Большого и Малого Диомидов, и охотникам из Кыгмина, мыса Принца Уэльского.
