Несмотря на открытую дверь и довольно большую дыру в крыше, куда уходил дым костра, в яранге тяжело пахло протухшим тюленьим жиром и еще чем-то густым, дурманящим голову. У Сорокина запершило в горле, начали слезиться глаза, но он, стиснув зубы, терпел.
Драбкин взглянул на друга и сказал:
— Допьем чай и выйдем подышать свежим воздухом.
Кто-то закрыл собой свет, идущий из дверного проема.
В чоттагин в сопровождении мальчика вошла Наргинау, еще довольно молодая женщина, бывшая подруга ревкомовца Хазина.
— Здравствуйте, — застенчиво произнесла она по-русски.
— Здравствуйте, здравствуйте, — обрадовался Драбкин. — Садитесь сюда. — Он поддел сапогом китовый позвонок и подкатил его ближе к столу.
— Как хорошо, что вы пришли, — сказал Петр Сорокин. — Вы нам поможете?
— Если что постирать, помыть, помогу, — ответила Наргинау.
— Это потом, — махнул рукой Сорокин. — Нам требуется переписать всех детей селения и выявить, кто из них должен идти в школу в этом году.
Наргинау ошалело смотрела на Сорокина. По ее виду было ясно, что она ничего не поняла.
— Стирать, мыть — помогу, — старательно повторила она и пристально посмотрела на Драбкина.
— Товарищ, — мягко и стараясь говорить медленно, обратился к ней милиционер.
— Моя звать Настя, — зардевшись, сообщила Наргинау.
— Так вот, Настасья, — терпеливо продолжал Драбкин. — Нам надо знать, сколько детей — раз, два, три, четыре, пять, шесть и так далее — в селении… Понимаешь?
— Понимаешь, — кивнула Наргинау, — рач, тва, три, чичира, пат…
— Дети, знаешь, что такое дети? — настаивал милиционер. — Вот они.
Драбкин ткнул пальцем в мальчика и грудного младенца на руках у хозяйки.
Женщины о чем-то встревоженно заговорили.
— Моя папа, — сказала Наргинау, выразительно глядя на Драбкина.
— Твоего папы нам пока не надо, — перебил ее милиционер. — Нам надо: раз, два, три, четыре, пять — сколько детей, понимаешь, детей…
— Хачин кавари — ты хорошая папа, — упрямо повторяла Наргинау, — любить папа…
Сорокина начало мутить.
— Слушай, Настасья, мы будем любить твоего папу, но это потом, в другой раз, сейчас нам нужны дети, вот эти, — Драбкин еще раз показал на мальчика и на грудного младенца.
Oн даже встал и подошел к испуганному мальчугану и, тыча в него пальцем, начал громко считать:
— Раз, два, три, четыре, пять, — потом сделал широкий шест, как бы обнимая все селение, и снова повернулся к Наргинау.
Обе женщины с ужасом смотрели на него.
Мальчик громко заплакал и выскочил из яранги. За ним захныкал младенец, выплюнув сосок материнской груди.
— Ну, бестолочь, — обескураженно почесал затылок Драбкин, — что же твой Хазин не научил тебя русскому языку? Неужто так трудно сообразить, Настя?
Наргинау попыталась улыбнуться. Проведя медленно по бокам своим, как бы очерчивая фигуру, она снова проговорила:
— Я папа хароси, кавари Хачин.
— Тьфу ты! — выругался Драбкин. — Да ведь речь не об этом!
— Послушай, Сеня, уйдем отсюда, — взмолился Сорокин. — Без хорошего переводчика ничего нам не сделать.
— Большое спасибо вам за чай, хозяюшка, — вежливо поблагодарил милиционер и заторопился к выходу, вслед за Сорокиным.
Учитель уже ждал друга снаружи, глубоко вдыхая свежий, пахнущий близким снегом воздух.
— Сдрейфил ты, Петь.
Сорокин уныло кивнул в знак согласия. Он был недоволен собой. Ну, точно барышня кисейная, изнеженная, выросшая среди топких кружев и ароматов дорогих духов. Будто и не было в его жизни приторного запаха дешевого мыла, разъедающего глаза и глотку щелока и дурманящих испарений в теплом воздухе маминой прачечной…
— Надо было заранее подготовиться, — сердито заметил он и, представив напуганных ребятишек, добавил: — Ведь черт знает что могут про нас подумать.
А Драбкин, вспомнив манящие глаза Наргинау, кивнул:
— Это точно.
— Давай лучше поищем, где нам поставить школу, — предложил Сорокин.
Они пошли по селению, то и дело останавливаясь, громко обсуждая будущее местоположение первой улакской школы, пока не спустились к лагуне, к чистому галечному берегу.
— Вот здесь, — мечтательно проговорил Сорокин, глядя на противоположный берег, зеленый, низкий, с мягкими очертаниями холмов.
— А верно, место неплохое, — согласился милиционер, — окна прорубим на юг, на солнечную сторону.
Сорокин спустился к лагуне. Хорошо здесь. Яранги далеко, шум оттуда не будет мешать занятиям.
В небе проносились птичьи стаи. Неподалеку ребятишки школьного возраста бросали в стаю странные орудия — грузилки на бечевках, и оплетенные ими утки падали с глухим стуком на землю.
Ребят в Улаке было достаточно.
Омрылькот сидел на возвышении, на ломкой промерзшей траве и смотрел вниз, на моржовое лежбище.
Пробираясь меж камней, низко пригибаясь, забойщики с остро отточенными копьями спускались вниз. Расчехленные лезвия отсвечивали на осеннем солнце, и Омрылькот опасался, как бы моржи не забеспокоились.
Чуть поодаль, на расстоянии негромкого человеческого голоса, расположились владельцы вельботов и байдар с энмыралинской стороны.
Мысли о моржовом лежбище мешались у Омрылькота с тревожными раздумьями о жизни вообще, о нынешних временах, сулящих неожиданные повороты в судьбе улакцев. Что-то произошло в далеком внешнем мире. Вот и до них дошел слух о падении Солнечного владыки, русского царя… Потом, говорят, случился какой-то переворот и появились большевики. О них-то и рассказывают самые невероятные вещи… «Неужели и вправду они отбирают у богатых добро и отдают его голодранцам? Чудно! А как же быть с вельтобом, с байдарами? Это самое главное… Грамота, открытие новой лавки взамен американской… Это еще куда ни шло… Но вельбот?! Да… Новая власть… Значит, все-таки власть, а не каждый сам по себе. А тот, кто имеет власть, тот и силен…»
Омрылькот встал и подошел к Вамче. Тот вопросительно посмотрел на своего давнего соперника.
Внешне ни Вамче, ни Омрылькот никогда не выказывали друг другу неприязни. Наоборот, каждый старался помочь другому в трудную минуту в дрейфующих льдах Берингова пролива во время весеннего промысла. Такое было и на китовой охоте. Но это древние обычаи, которые враз не откинуть. И все же даже ребенок в Улаке знал, какие это непримиримые враги — клан Омрылькота и Вамче!
Дальние предки Омрылькота были оленными людьми. И по сей день в низинной тундре его родичи пасут лично ему принадлежащих оленей. Близкие люди проживают до самого Ванкарема.
Вамче тяготел к нуукэнским людям, и большинство мужчин его клана было женато на эскимосках. А из ближайшего окружения Омрылькота лишь Кмоль женился на эскимоске, которую просто увел в тундру и держал там, пока байдара нуукэнцев не ушла.
Омрылькот присел рядом с Вамче и как бы невзначай произнес:
— Если будет сильный шторм, все тангитанское[11] добро сметет в море.
