— Ну, уж вы скажете! — криво улыбнулся Генрих. — Як вам с серьезным разговором…
Пока собирали чайный стол и Агриппина Зиновьевна собственноручно заваривала чай в фарфоровом китайском чайнике, Бессекерский молчал. Но, отпив глоток, словно прочистив засорившееся горло, начал:
— Вы знаете, какой товар у меня на складе? Могу заверить, отличный товар, самого высшего качества! И его столько, что, будь здесь решительный человек, можно было бы вооружить не один десяток человек и держать власть…
Тренев испуганно поглядел на Бессекерского.
— Генрих Маркович, увольте, но я не могу… Здоровье неважное, климат…
— Да не об этом речь! — с ухмылкой оборвал Бессекерский. — Понимаете, Иван Архипович, оружие — это не чай, и не сахар, и даже не мануфактура. Этот товар надолго, и его не покупают каждый день. И вот я подумал — а не поехать ли самому по побережью с этим товаром? Охотнику нужно оружие. И если подойти с умом, то какой уважающий себя охотник не соблазнится и не купит новое ружье с большим запасом патронов.
— Это дельная мысль, — серьезно произнес Тренев, обрадованный тем, что его участие в этом деле ограничивается только обсуждением. — И путешествие серьезное… Как далеко собираетесь проехать?
— Если ехать, то ехать всерьез! — увлеченный своей идеей, с жаром произнес Бессекерский. — До самого Уэлена!
— Долгий путь, — заметил Тренев. — Не один месяц займет.
— До самой весны, — ответил Бессекерский. — С другой стороны, в Ново-Мариинске сейчас все замерло. Все в спячке, в вечной мерзлоте…
— Это вы хорошо сказали, — кивнула Агриппина Зиновьевна, — в вечной мерзлоте.
— На одной нарте вам ехать рискованно, — сказал Тренев, — придется нанимать две.
— Я и это продумал. — Бессекерский отодвинул чашку. — Я хочу нанять лучших здешних каюров — Ваню Куркутского и Тымнэро.
— А кто будет возить уголь? — спросила Агриппина Зиновьевна.
— Честно говоря, меня это мало интересует…
— Но мы здесь все померзнем, как клопы! — возмутилась Агриппина Зиновьевна.
— А мне какое дело? — пожал плечами Бессекерский. — Никто ведь не думает, что со мной будет, если я останусь с нераспроданными ружьями.
Приготовления к отъезду в великое путешествие по побережью Чукотского полуострова заняли не одну неделю.
Анадырские обыватели пожаловались в уездное правление на Бессекерского, который хочет оставить их без угля на зиму. Бессекерский был вызван и допрошен Мишиным. Допрос едва не закончился дракой, но присутствовавший Ваня Куркутский разрешил спор предложением оставить в Ново-Мариинске угольным каюром своего брата Михаила и рыбака Ермачкова.
— У Ермачкова собачки есть, — сказал Куркутский. — А нарту, так и быть, оставлю ему свою старую… Вот только Тымнэро поедет ли? Не может он оставить жену да малое дитя без еды.
— Авансу ему дам, — пообещал Бессекер-ский. — Рыбы и еще чего там.
— И потом — какая плата будет за всю поездку?
— Насчет платы не беспокойся, — грубо сказал Бессекерский. — Довольны будете…
— Заранее бы договориться, — настаивал Куркутский. — Мы, мольч, деньгами бумажными больше не хотим брать.
— Как — денег не хотите? — удивленно спросил Бессекерский.
— Не хотим, — твердо ответил Куркутский.
— Это почему же? — насторожился Бессекерский.
— Нонче бумажные деньги непрочные, — ответил Куркутский, — ровно как и власть.
— Что ты говоришь, чуванская башка! — крикнул на него Бессекерский. — Какую же ты плату хочешь за упряжку?
— Твердым товаром, — ответил Куркутский. — И Тымнэро также говорит.
— Твердым товаром, — в раздумчивости повторил Бессекерский. — Где же нынче возьмешь этот твердый товар?
Торговались долго. Не один день.
Столковались на том, что Бессекерский дает Тымнэро новый винчестер в уплату за дорогу и обещается снабдить Тынатваль рыбой и мукой на время отсутствия мужа.
Весь Ново-Мариинск провожал отъезжающий караван. На памяти здешних обывателей такое случалось не часто, может, только в те достопамятные годы, когда строилась телеграфная линия и компания нанимала ездовых собак по всему побережью, снаряжая небывалой длины собачьи караваны. Да еще раза два такое случалось, когда из Петропавловска приезжали ревизоры губернского управления…
Тымнэро попрощался с Тынатваль и дочерью в яранге, как это было принято: ничего не сказал жене, пристально поглядел ей в глаза, крепко прижал к себе дочку и нежно обнюхал ее сонное личико.
Бессекерский сел на нарту Куркутского, и караван медленно двинулся по льду Анадырского лимана, взяв курс на Русскую Кошку.
Бессекерский сначала сидел спиной к движению и смотрел, как постепенно уменьшались и исчезали домишки Ново-Мариинска, а в поле зрения оставались лишь две мачты радиостанции, потом и они растворились в быстро сгустившихся сумерках.
В тишине слышалось лишь шарканье собачьих ног о твердый, высушенный морозом снег, скрип полозьев. Иногда шедший на передней нарте Тымнэро выкрикивал что-то свое, похожее на звериный рык, но собаки понимали его, повиновались, сворачивали то вправо, то влево, находя ровный путь среди нагромождения битого льда.
Безжизненная громада острова Алюмка была окружена льдом, и берега необитаемой земли поднимались круто, холодные, неприступные.
— Кто-нибудь приезжает на этот остров? — спросил Бессекерский каюра.
— Чего на него приезжать? — отозвался Иван Куркутский. — Пустой остров, только птица летует там. Да и духовства там много…
— Чего? — не понял Бессекерский.
— Духов да чертей чукотских, — добродушно пояснил Иван. — Обосновались они там издавна. По ночам жутко воют, а иной раз на позднего путника выходят и кровь евонную пьют…
— Да что ты говоришь! — изумился Бессекерский, чувствуя, как невольный страх заползает ему под двойную кухлянку.
— Сказывают знающие люди — если поздно в лунную ночь ехать мимо, в аккурат кэле задержит и кровь потребует, — охотно рассказывал Куркутский. — Сидит каюр и видит — вроде собачки едут, а на самом деле только кажется так — собачки лапами перебирают, а нарты на месте. Тогда надобно мизинец порезать или отрубить, покапать на снег свежей человеческой кровью, тогда, значит, кэле и отпустит путника…
— Чертовщина какая-то! — с содроганием заметил Бессекерский, обозревая мрачные скалы Алюмки.
— Это верно! — согласно кивнул Куркутский. — Чукотская чертовщина!
Русская Кошка лежала под глубоким снегом, и напрасно Тымнэро пристально вглядывался в льды, наползающие на берег, в надежде увидеть остатки своей разбитой байдары — ничего не было вокруг, белая застывшая пустыня.
После полудня остановились почаевничать.
Походное чаепитие понравилось торговцу. Он с наслаждением грел руки о горячую жестяную кружку, большими глотками пил чай, прислушиваясь, как тепло разливается по всему телу, навевая спокойствие и даже сонливость. По мере удаления от Ново-Мариинска Бессекерский освобождался от забот, ново- мариинская суета в этом громадном и чистом пространстве казалась мелкой, никому не нужной. Словно душа очищалась от ржавчины, от угольной копоти. И к каюрам он теперь относился почти с уважением.
Останавливались еще несколько раз, но не укладывались на ночлег. Куркутский объяснил утомленному Бессекерскому, что лучше ехать до самого Уэлькаля, пользуясь хорошей погодой.
