вопросам, имеющим специфическое профессиональное значение!
Тренев говорил важно, растягивая слова. Сверток был довольно увесистый: видно, там было немало драгоценного металла.
— Да-да, — торопливо согласилась Громова. — Но все-таки, как человек добросердечный, сострадательный…
— Куда бы мне это спрятать? — в задумчивости произнес Тренев. — Боюсь, заховаю так, что потом сам не найду…
— И пусть, пусть, — замахала руками Евдокия Павловна. — Лишь бы это не досталось большевикам! Хоть в прорубь бросьте.
— А ведь это дельно! — обрадованно произнес Тренев. — Вот уж куда никто не сунется!.. Что же касается вашего мужа, — уже другим тоном произнес Тренев, взвешивая на руке сверток, — я твердо обещать не могу, дело сложное, но все же…
— Да-да, — снова заторопилась Евдокия Павловна. — Что можно, хоть самую малость… Жизнь бы ему сохранили…
Громова вышла в сени. За ней последовал Тренев. Отстраняя женщину, он сначала выглянул за двери. На стене, обращенной к улице, белел большой лист бумаги.
'Воззвание, — прочитал он. — Анадырского ревкома к трудящимся Анадыря и Анадырского уезда!'
Оглядевшись, он выпустил Громову из дома.
— Идите быстрее! — успел шепнуть. Сверток лежал на кровати.
Агриппина Зиновьевна зачарованно смотрела на него.
— Поглядим? — спросила она.
— Погоди, запру дверь, — ответил Тренев.
Расположившись на супружеской постели, занавесив окно, Треневы нетерпеливо развернули сверток. Тут были американские и сингапурские доллары, франки, китайские юани и японские иены…
— А ведь тут и мои денежки лежат, — пробормотал Тренев, собирая в кучу золотые монеты. — Можно сказать — вернули мы свое…
— И с процентами! — зло произнесла Агриппина Зиновьевна.
— Знаешь, для виду можно эту китайскую макулатуру завернуть и впрямь бросить в прорубь, — задумчиво сказал Тренев.
— Зачем? — испуганно отозвалась Агриппина Зиновьевна. — Мало ли что будет. Что они — мешают тебе?
У них был тайничок, о котором не догадалась даже Маша. Он находился на кухне под железным листом, защищающим деревянный пол от горячих углей. Тренев спрятал в него сверток, приладил обратно железный лист и сказал жене:
— А на нашей стене воззвание ревкома прилепили.
— Теперь люди будут толпиться, — недовольно заметила Агриппина Зиновьевна. — А что же дальше будет, Ваня? — простонала она.
— Летом уедем отсюда! — решительно заявил Тренев. — Хватит с меня Чукотки. Вот она у меня где, вот! — Он постучал себя кулаком по тощему затылку.
Бессекерский долго не мог попасть ключом в отверстие замка.
— Да вы не волнуйтесь, господин Бессекерский, — насмешливо заметил Берзин. — Спокойнее. Показывайте все!
Считали ящики, мешки, пушнину, развешанную под самыми стропилами довольно крутой крыши.
— А где оружие? — спросил Берзин.
— Вон ящики лежат, — показал Бессекерский в угол.
— А говорили, что у вас целый арсенал, — проговорил Берзин, увидев только два ящика, в каждом было по два винчестера.
— Было у меня оружие, — с готовностью сообщил Бессекерский, — думал: погорел я с этим товаром. Но вот понемногу разошлось.
Члены комиссии все сосчитали и записали в специальный акт, который подписал дрожащей рукой Бессекерский.
Когда вышли на улицу, Берзин протянул ключи торговцу.
— Вы что?.. Как это понимать?.. — растерянно спросил Бессекерский.
— Возьмите ключи. Завтра зайдете в ревком и ознакомитесь с новыми правилами торговли. Временно, в силу необходимости, считаетесь слу-, жащим ревкома, — объяснил Берзин. — Будете получать жалованье, как всякий трудящийся'
Грушецкий отдал ключи и, не желая разговаривать, ушел к себе.
Экспроприацию произвели без него. Главным богатством у него, конечно, были огромные прекрасные ставные невода, которыми можно было перегородить реку Анадырь во всю ширь.
— В путину рыбу будет ловить артель, — сказал Берзин.
Ваня Куркутский посоветовал:
— Эти малые сети, оннак, можно раздать каюрам.
— Что же, это можно сделать, — согласился Берзин. — Пусть дадут список желающих взять малые сети.
Сооне-сан к своему складу не явился. Куркутский пошел за ним, но быстро вернулся.
— Заболел японец, — сказал он виновато. — Лежит на кровати, стонет, как пес, и сожительница его голосит над ним.
— А ну пошли к нему, — решительно сказал Берзин. — Притворяется, гад. Ведь только вчера улыбался, кланялся, зубы показывал.
Когда вся комиссия вошла в небольшую комнатку, услышали, как застонал Сооне-сан.
— Что у вас болит, Сооне-сан? — спросил Бер-. зин.
— Голова, живот, нога, спина! О-о-о-о! — ответил японец.
— А вот я вижу, что вы притворяетесь, Сооне-сан, — громко сказал Берзин. — И это называется — саботаж! За это по революционным законам полагается расстрел!
— А, что? — Сооне-сан сразу перестал стонать. — Почему растрер? Я иностранный подданный, моя охраняет его величество иньпиратор. Запомни, микада… Моя охраняет генерар Отани…
— Ну, хватит! — тихо, но строго сказал Берзин. — Твой Отани собирает вещи и грузится на пароход, чтобы уплыть к своему микаде. Красная Армия наступает. В ноябре был взят Омск…
— Хоросе, — как-то покорно произнес Сооне-сан.
Склад битком был набит разными товарами. Да, последний пароход из Японии хорошо снабдил своего земляка.
До позднего вечера пробыли члены комиссии на складе Сооне-сана, переписывая мешки с мукой, сахаром и другими товарами.
— А это что такое? — спросил Берзин.
— Сипирта, — ответил Сооне-сан. — Сукса любит, эскимоса тозе.
— Весь этот сипирта, — сердито сказал Берзин, — вылить!
Ваня Куркутский непонимающе посмотрел на комиссара охраны.
— Да, да, — повторил Берзин. — Все это вылить.
— Это, мольч, такое богатство, — пробормотал Куркутский. — Хто узнает, оннак, смеяться будут…
Первую банку вылили прямо у склада, но здесь еще мало было снегу, и на поверхности образовалась лужица.
Весть о том, что ревкомовцы выливают спирт, мгновенно разнеслась по Анадырю. Со всех сторон к берегу лимана устремились люди. Многие шли с банками, пустыми бутылками, некоторые даже с ведрами.
Кто-то бежал с ведром, издали еще крича:
— Ваня, да ты что? Доспел? Мольч, погодь-ко в снег лить, в ведро мое наструй!
Это был Ермачков. Он уже было совсем близко подбежал к Куркутскому, но громкий окрик остановил
