В доме Тренева услышали страшный, раздирающий душу вой. Трудно было поверить, что так безысходно, по-волчьи может выть человек. Это было горе, ставшее криком.
Агриппина Зиновьевна. встала, обратилась к иконе. Ока истово крестилась и шептала молитвы.
Струков наблюдал из окошка за Милюнэ, потом хладнокровно сказал Бессекерскому:
— Надо ее втащить сюда…
Они вышли, подняли Милюнэ и втащили в комнату,
— Приведите ее в чувство! — приказал хозяйке Громов.
Агриппина Зиновьевна взяла свою недопитую рюмку.
— На, выпей, Машенька!
Она силой разжала ей рот и влила водку. Милюнэ закашлялась, повернулась и узнала Агриппину Зиновьевну.
— Что с моим Булатиком? Что с ним сделали? Зачем его убили?
— Успокойся, Маша, успокойся, — уговаривала ее Агриппина Зиновьевна.
— Где мой Булат? Милюнэ поднялась.
— Ты сначала помоги нам, а потом мы покажем тебе твоего Булата, — сказал Струков. — Иди обратно и скажи — пусть сдаются!
— Почему вы стреляете? — с плачем спросила Милюнэ.
— Пусть сдадутся! — повторил Струков. — Без всяких условий! Полная капитуляция!
— Ты попроще выражайся, — посоветовал Громов. — А то она все перепутает.
— Ну, сука большевистская! — Струков погрозил кулаком Милюнэ.
— Господа! — вдруг дрожащим голосом заговорил Тренев. — В моем доме прошу вести себя прилично.
— И вправду, господа, не надо терять самообладания, — примиряюще произнес Громов. — Давайте, Бессекерский, будем составлять ультиматум. И вы, Иван Архипыч, помогите… На юридическом все же учились.
— Прежде всего без ругана и угроз, — сказал Тренев. — Будучи противниками напрасного кровопролития, предлагаем капитулировать, сдать оружие и выйти из здания ревкома… Гарантируем жизнь…
— Во! Видели, как надо? — Громов умиленно посмотрел на Тренева. — Сохранение жизни! Они должны клюнуть на это.
Бессекерский написал ультиматум, сложил вчетверо бумажку, и Струков сказал Милюнэ;
— Иди обратно! Если будешь хорошо себя вести, получишь своего Булата.
— Не пойду! — мотнула головой Милюнэ.
— Пойдешь! — сердито отрезал Струков и соврал: — Твой Булат чуточку ранен, но жив. Хочешь его видеть — чеши живо обратно к своим и отдай эту бумагу непременно в руки самого Мандри-кова.
— Не пойду! — повторила Милюнэ. — С Булатом пойду… Живым или мертвым — только с ним…
— Ах ты! — Струков грязно выругался и ударил Милюнэ по голове.
— Умоляю вас! — заломил руки Тренев. — В моем доме! Прошу вас!
Струков схватил Милюнэ, протащил через сени а вытолкал на улицу. Прикрывая дверь, он крикнул в сторону ревкома:
— Эй, вы! Если не сдадитесь — пристрелим женщину!
Милюнэ повалилась в снег. Она поняла слова Струкова. Собрав остатки сил, она приподнялась и закричала:
— Мандриков! Пусть стреляют! Пусть убивают! Струков поднял револьвер.
— Прошу вас! Умоляю! — Тренев вцепился в его руку. — В женщину!
— Подождите! — послышался со стороны ревкома голос Мандрикова.
Мандриков повернулся к товарищам.
— Милюнэ беременна! У нее будет ребенок!
— Это что же — сдаваться будем? — спросил Фесенко.
— Да, придется выбросить белый флаг, — кивнул Мандриков. — Это не пустые угрозы — они убьют Милюнэ… И потом — у нас же нечем защищаться!! — Он промолчал, всматриваясь в напряженные лица товарищей. — Только так мы можем спасти Милюнэ и ее будущего ребенка. Что же, посадят нас в тюрьму — будем продолжать борьбу и в тюрьме. И еще — Берзин на свободе. Он скоро должен вернуться… Кто за то, чтобы сдаться?
Никто не спешил поднимать руки.
Тогда Мандриков поднял первым. За ним Василий Титов. Один за другим поднимали руки члены ревкома.
Фесенко сидел напряженно, словно приготовившись к прыжку.
— Ну что, Игнат? — обратился к нему Мандриков.
— А я против! — с каким-то судорожным всхлипом крикнул Фесенко, и не успел Мандриков ответить ему, как раздался выстрел, и на пол с глухим стуком упал револьвер. Тело Фесенко медленно сползло со скамьи на пол.
— Выходят! — вбежал в комнату Струков. — Наша взяла!
Теперь можно было пошире отворить дверь. Отсюда, из сеней треневского дома, голос Струкова был хорошо слышен.
— Становитесь в пяти шагах друг от друга! — командовал Струков. — У кого есть оружие — бросайте в эту сторону!
Он считал про себя… Вот вышла Милюнэ. Должен быть еще один.
Но больше никто не выходил. Кажется, нет Фесенко.
— Где Фесенко? — крикнул Струков. — Пусть тоже выйдет!
— Фесенко застрелился, — ответил Мандриков.
— Не врешь? — Струков чуть высунулся из двери, опасаясь, что из глубины ревкома Фесенко может выстрелить. Но выстрела не последовало.
Из домов, откуда шла стрельба, уже выходили вооруженные люди и окружали ревкомовцев, выстроившихся в ряд с поднятыми руками,
— Обыскать их! — крикнул Струков. — Руки не опускать!
Оружия ни у кого не оказалось.
— Все идите с поднятыми руками к дому Бирича!
Новый, недавно построенный дом Бирича находился несколько на отшибе и хорошо просматривался со всех сторон. Еще заранее было решено на первое время посадить туда арестованных.
По улице Анадыря шла удивительная процессия. Последней еле двигалась Милюнэ в кэркэре.
Струков проследил за ее взглядом и гневно при: казал Сукрышеву:
— А ну, влазь на крышу и сорви эту большевистскую тряпку!
— Дело сделано, — доложил он Громову, войдя в дом. Тренева.
Громов долго не отвечал. Потом вдруг обратился к Треневу:
— Ну как — нырять будем?
Тренев вскинул голову, но Громов тут же принялся его успокаивать:
— Ну хорошо, хорошо! Я пошутил… — Он встал и торжественно произнес: — Господа! Прошу всем налить по полной и выпить за победу! Агриппина Зиновьевна! Иван Архипыч! Поздравляю вас с возвращением законной власти!
В здание бывшего ревкома прибежал милиционер Кожура и сообщил:
— Баба беснуется! Просит выпустить или доставить туда же раненого Булата, ейного мужика.
— Где тело? — спросил Громов.
— В угольном сарае у Тренева, — ответил Струков.
— Оттащите на Казачку, на лед. А ей скажите, что пытался бежать и тут его застрелили.
— Иннокентий Михайлович! Почему только его одного? Всех надо при попытке к бегству, всех до единого! — горячо, брызгая слюной, заговорил Струков.
— Не будь таким жестоким, Струков! Ну зачем так? — почти плачущим голосом ответил Громов. — Женщину хоть пожалей.
