А поскольку Чукотка попрежнему находится на севере, то по рассуждениям госпожи Леерлинк выходило, что «Морис прав, этот обычай нельзя уничтожить».
Такой вывод оказался неожиданным для самого профессора.
— Нет, Клодин, — сказал он, — я отказываюсь от такой поддержки. Север тут не при чем. Групповой брак существовал когда-то даже под тропиками. Я говорил совсем не об этом.
А Гэутэгин, почему-то очень довольный, сказал:
— Раз уж мужчин вы лишили права судить о любви, то я сошлюсь на свидетельство двух молодых женщин. Одна из них провожала моего товарища еще в Ленинграде, а другая будет встречать меня в Анадыре. Уверяю вас, мадам, что обе они не согласились бы с вашим мнением о чувствах северян.
Кажется, это был последний спор. Уже видны были темные волны Амура, некоторые пассажиры уже продвигались к выходу мимо нашего купе. Пришло время прощаться. Наши попутчики наговорили нам кучу любезностей, вполне, кажется, чистосердечных. Мы отвечали им тем же. Прежде, чем запереть свой чемодан, я достал из него одну чу котскую книжку и подарил ее профессору и его жене. Это были стихи Пушкина в моем переводе. Соседи, кажется, остались очень довольны таким подарком.
— Я думаю, — сказал профессор, — что во всей Бельгии это будет первая книжка на чукотском языке.
— И с авторской надписью — воскликнула его жена.
— Нет, — уточнил я, — только с надписью переводчика.
Мы с Гэутэгином взяли свои чемоданы, еще раз пожали руки соседям и вышли в коридор, пообещав прислать им носильщика. Когда, выполнив это обещание, мы шли по перрону, Гэутэгин сказал:
— Вот видишь. А ты еще хотел сбежать в другое купе. Помнишь?
— А ты уверен, что они поняли все, что ты пытался им объяснить за эти десять суток?
— Конечно, поняли Если не все, то во всяком случае многое. И то хорошо. Ты сам говорил, что надо учитывать откуда они приехали. Как-никак, их страна отстала от нашей на целую историческую эпоху.
В это время я снова увидел их. Они садичись в такси. Мы помахали друг другу руками.
Они поехали в гостиницу «Амур». На осмотр Хабаровска супруги Леерлинк собирались затратить три дня, после чего должны были самолетом вернуться в Москву, а из Москвы — к себе домой, в Льеж.
А мы сразу отправились в кассу. У нас еще в Ленинграде были взяты билеты до Владивостока, надо было закомпостировать их. Потом нам еще предстоял многодневный путь по Охотскому и Берингову морям. Гэутэгин направлен был на практику в Анадырь, а я с какой-нибудь оказией должен был поехать из Анадыря еще севернее — на побережье Чукотского моря, в свой родной поселок, в знаменитый охотничий колхоз «Утро». Туда, где живет мой отец, где живут: старый охотник Мэмыль, резчик Гэмауге, колхозный механик Кэлевги, Инрын, Кэнири, Гэмалькот… Мысленно я был уже с ними. Мысленно я шел по колхозной улице, видел в открытом окне школы учительницу Валентину Алексеевну и свою черноглазую сестренку Туар, отречарщую ей урок; в окне соседнего класса был виден мой старый приятель учитель Эйцес, что-то писавший на доске. А у самого берега, там, где волны намывают гальку на влажный песок, трое молодых охотников — Унпэнэр, Ринтувги и еще кто-то — снаряжали вельбот, готовясь к очередному выходу в море.
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
Рытхэу, автор этих рассказов, — молодой чукотский писатель, уроженец Уэллена, студент Ленинградского университета, факультета народов Крайнего Севера.
Своо литературную работу рытхэу начал в газете «Советская Чукотка (Анадырь).
В 195 году в сборнике «Чычеткин вэтгав» («Родное слово») были опубликованы первые стихи Рытхэу.
Им переведен на чукотский язык ряд произведений русской классической и современной литературы, в том числе сказки А. Пушкина, повесть Т. Семушкина «Чукотка», «Рассказы о Сереже Кострикове» А. Голубевой и др.
Сборник «Люди нашего берега», состоящий из рассказов, написанных в 1950—52 гг., — первая книга Рытхэу, выпускаемая в русском переводе.
Примечания
1
Здесь непереводимая игра слов: по-чукотски «Мэмыль» — тюлень, промысловый зверь, достойный с точки зрения охотника всяческого уважения, а «Мымыль» — это эощь. Прим. переводчика.
