в яранге, и заявил, что это самая первая буква, главный знак в письменном разговоре — «А».
Так стоял великий шаман Амос, передавший Каготу свое могущество. Широко расставив ноги. На макушке его малахая торчал черный вороний клюв.
Затем Олонкин написал русские и норвежские слова, хорошо известные Каготу по звучанию. Это были «чай» и «фрам». Значение этих слов было также известно Каготу. Теперь ему надо было запомнить их письменный облик.
Он всматривался в очертания этих слов, пытаясь найти в них зримое отражение смысла и значения. В слове «чай» первый знак напоминал какой-то инструмент, приспособление, за ним снова знакомый Амос, последний знак с маленьким кривым облачком поверху не вызывал никаких чувств. Норвежское слово «Фрам» опять со знакомым Амосом заканчивалось ломаным знаком, отдаленно напоминающим часть южного горизонта в хорошую погоду, когда на фоне ясного неба высвечивались зубчатые вершины горных хребтов.
Олонкин, заставив несколько раз произнести эти слова, попросил Кагота скопировать их в тетрадь. Карандаш, так ловко сидящий в пальцах Олонкина, никак не хотел держаться в неуклюжих пальцах Кагота. Он выскальзывал, падал и раз даже вовсе скатился под стол. От непривычных усилий удержать непослушный инструмент у Кагота на лбу выступили мелкие капельки пота.
— Давайте отдохнем! — наконец взмолился он.
— Хорошо, — смилостивился Олонкин, искренне недоумевавший, как это взрослый человек не может овладеть таким простым инструментом, как карандаш.
Передохнув, Кагот снова взялся за карандаш и попробовал изобразить на бумаге нечто подобное букве «А». Однако вместо того чтобы вывести ровные линии, кончик карандаша прорвал бумагу и в довершение сломался, и кусочек черного пачкающего камня, торчавший из дерева, покатился по белой бумаге. Издав неопределенный звук то ли сожаления, то ли разочарования, Кагот бросил на бумагу непослушный карандаш.
— Не волнуйтесь, — утешил его Олонкин. — Не надо так сильно нажимать на карандаш, надо вести его легко, и он сам будет писать.
— Господа! — подал голос Амундсен, вместе с другими с интересом наблюдавший за попытками Олонкина научить повара держать карандаш. — Очевидно, ему мешает наше присутствие. Давайте оставим их одних. Может, так дело пойдет на лад.
И в самом деле: Кагот под испытующими взглядами членов экспедиции терялся, только одна мысль была у него — как бы не упустить из рук это вертлявое и неверное орудие письма.
Когда в кают-компании остались лишь Кагот и Олонкин, учитель взял другой карандаш.
— Попробуйте еще раз.
Результат был тот же самый. В отчаянии Кагот протянул обратно Олонкину карандаш.
— Нет, я больше не могу! Ничего у меня не получится.
— Вы напрасно так быстро сдаетесь, Кагот. Тут надо проявить терпение, — спокойно сказал Олонкин. — Возьмите карандаш, тетрадь и поупражняйтесь сами.
Кагот без особой охоты захватил с собой в каюту карандаш и тетрадь и, прежде чем лечь спать, сел за небольшой столик возле иллюминатора. После нескольких попыток он уразумел, что карандаш следует держать легко, даже с меньшим напряжением, чем держишь чубук курительной трубки. И вести кончиком пачкающего камня надо как бы на весу. В результате ему удалось наконец-то изобразить букву «А», Амоса, как он ее мысленно называл. Поупражнявшись, он довольно легко срисовал два слова, написанные Олонкиным в его тетради: «чай» и «Фрам».
Только после этого Кагот улегся в постель, но долго не мог заснуть, переживая заново свой первый урок грамоты. Может ли впрямь случиться так, что он одолеет тангитанское умение наносить на бумагу и различать следы человеческой речи? Русский учитель Першин говорил, что он учился этому чуть ли не десять лет. А корабль уйдет, как только разойдутся пленившие его льды. Уплывут его учителя, так и не научив Кагота удивительной тангитанской премудрости… А вот Першин уезжать вроде бы не собирается. Если у тех, кто на корабле, только и разговоров о будущем плавании на вершину Земли, то у Першина — о будущей новой жизни, о строительстве большой настоящей деревянной школы, больших домов, где будут жить и учиться грамоте собранные со всех окрестных оленных стойбищ ребятишки. Приедут русские лекари и будут вырезать болезни из внутренностей больных… А если у человека головная боль, что же, череп будут вскрывать? Может, и ему уплыть вместе с Амундсеном к вершине Земли и оттуда взглянуть на населенный человечеством мир?
Весь день за приготовлением пищи Кагот не забывал об уроке. Когда он показал Олонкину собственноручно написанные им буквы и два слова — «чай» и «Фрам», — учитель расцвел от удовольствия. Потом все члены экспедиции, начиная с Амундсена, рассматривали тетрадь Кагота и дружно хвалили настойчивого ученика.
20
— Сегодня учить вас буду я, — объявил Сундбек на следующий вечер. — Учить счету.
Он подал Каготу другую тетрадь. Белые страницы в ней были разграфлены едва заметными голубыми клеточками.
Загодя Сундбек расспросил своих товарищей, как их самих учили арифметике, постарался вспомнить и свои давно забытые школьные уроки.
— Думаю, что вы, Кагот, в пределах сотни считать умеете, — сказал Сундбек. — Вот скажите, сколько всего у вас пальцев на ногах и руках?
Застигнутый врасплох вопросом, Кагот ответил не сразу, мысленно пересчитав пальцы.
— Двадцать, — сказал он.
— Правильно, — с удовлетворением заметил Сундбек, будто знание поваром количества пальцев на ногах и руках для него было важно и значительно. — А сколько будет пальцев, если к вашим двадцати мы прибавим пять пальцев, ну, скажем, Амундсена?
Кагот взглянул на начальника, словно бы спрашивая: позволяет ли он взять его пальцы вдобавок к его двадцати? Амундсен одобрительно кивнул.
— Каких пальцев — с руки или с ноги? — решил уточнить Кагот.
Поколебавшись, Сундбек сказал:
— Ну хорошо, с ноги…
Кагот посмотрел на оленьи торбаса Амундсена и сказал:
— Тогда будет двадцать моих пальцев и еще пять пальцев с левой ноги начальника.
— Почему с левой? — удивился Сундбек.
— Она ко мне ближе, — ответил Кагот и опять взглянул на Амундсена.
— Хорошо, пусть берет с левой ноги, — пряча усмешку, милостиво разрешил Амундсен.
— И сколько всего будет пальцев? — продолжал допытываться Сундбек.
— Двадцать пять!
— Отлично, Кагот!
Сундбек и впрямь был доволен ответом, так как поначалу опасался, что начал со слишком больших чисел.
— Идем дальше… А если мы от двадцати отнимем пять пальцев, сколько останется?
— Каких пальцев? С ног или с рук?
— Ну хотя бы с ног, — разрешил Сундбек, никак не беря в толк, какая разница, откуда будут эти пять пальцев.
Однако для Кагота это было далеко не безразлично. Тут же представив себя без пяти пальцев правой ноги, хромого, беспомощно ковыляющего среди торосов, он робко предложил:
— Давай лучше возьмем с левой руки…
— Ну хорошо, берите с левой руки…
