— Можно, конечно, но ты в них ничего не поймешь.
— А вдруг мне что-нибудь откроется? — громким шепотом произнесла Каляна. — У меня хорошие глаза, зоркие. Бывало, охотник еще далеко во льдах, еще никто его не видит, а я вижу. И стежок у меня маленький, оттого мои торбаса не пропускают воду.
— Никому ничего не откроется, пока не найдено большое магическое число, — сказал со вздохом Кагот.
Каляна придвинулась ближе. Она была совершенно раздета, и оленья шкура, которой она накрывалась, сползла с нее. В полутьме освещенного жирником мехового полога ее тело словно светилось изнутри, и от кожи исходил такой жар, будто внутри бушевал огонь. И дыхание у Каляны было жарким, оно напоминало летний горячий ветер, который неожиданно дыхнет на тебя, когда медленно плывешь на байдаре вдоль берега мимо обрывающихся к ожрытому морю глубоких долин.
Кагот сделал движение, чтобы отодвинуться от женщины, но Каляна по-прежнему была близко и упругой, налитой грудью касалась его тела, туманя ему сознание и будоража кровь.
Огонек в жировом светильнике от прерывистого дыхания людей мигнул и погас, и теплый меховой полог погрузился в жаркую тьму. Каготу показалось, что он вдруг поплыл по длинной узкой реке с горячей, исходящей паром водой. Такие речушки и ручейки в изобилии текли в окрестностях Инакуля, и в детские годы вместе с другими ребятишками Кагот с замиранием сердца забирался в них голыми ногами.
Женщина была горячая и чуть влажная от пота…
Когда она отодвинулась в изнеможении, Кагот вдруг ощутил возникшую вокруг него пустоту и в испуге протянул руку. Дотронувшись до теплого тела Каляны, он тихо сказал:
— Не уходи…
— Теперь-то я никогда от тебя не уйду, — ответила Каляна, и по темному меховому пологу рассыпался тихий женский смех. — Я тебя долго ждала. Иногда теряла надежду, а потом снова надеялась.
Вдруг какой-то внутренний толчок заставил вздрогнуть Кагота.
— Что с тобой? — испуганно спросила Каляна.
— Ничего, — шепотом ответил Кагот и снял руку с ее тела.
До боли, до звона в ушах он прислушивался и всматривался во тьму полога, в тот угол… Но не было ни голоса, ни движения. Ничего. Только рядом слышалось взволнованное дыхание счастливой женщины.
30
Проснувшись, Кагот в испуге открыл глаза, но увидев вместо иллюминатора внутренность мехового полога, освещенного неясным светом множества проплешин в шкурах, успокоился и снова почувствовал глубокое умиротворение. Из чоттагина слышались голосок Мери и пение Каляны. Слов было не различить, но даже постороннему было ясно, что поет счастливая женщина.
Высунув голову из полога, он увидел Каляну, освещенную костром и верхним светом из окошка, вставленного в крышу учителем Першиным.
— А у нас в становище гости, — сообщила Каляна. — Приехал Нутэн из Инакуля. Тот, второй, молодой, который был еще зимой.
— Где он остановился? — встревоженно спросил Кагот.
— У Амоса.
Сон и блаженное настроение мгновенно улетучились, и Кагот быстро выскользнул из полога. Одеваясь, он сказал:
— Он приехал за Мери!
— Как за Мери? — испуганно спросила Каляна.
— Они хотели забрать девочку еще зимой, но я не дал, — ответил Кагот. — Амундсен тогда взял нас под свою защиту.
— Кто же теперь защитит ее?
— Я отведу девочку на корабль! — решительно заявил Кагот и, взяв на руки ничего не понимающую Мери, бросился из яранги.
Как всегда, прежде чем подняться на палубу, Амундсен перечитывал сделанную накануне запись:
«9 июня. Великолепная ясная погода при слабом юго-восточном ветре. Мы продолжаем готовиться к плаванию. Все идет гладко и хорошо, весело и оживленно. И несомненно мы пятеро, оставшиеся сейчас на борту, приведем «Мод» в готовность так же легко и хорошо, как в прошлом году десять человек… Я уже снял половину навеса, а Ренне закрепил все доски на рубке. Свердруп все время пишет, торопится кончить, чтобы отправить отчет из Нома».
На палубе послышался шум. Захлопнув дневник и убрав его в ящик письменного стола, Амундсен вышел на палубу и увидел Кагота с ребенком.
— Что случилось, Кагот?
— Вы помните тех двоих, которые приезжали зимой?
— Они что, вернулись?
— Один из них вернулся и наверняка хочет похитить девочку, — заговорил, запинаясь от волнения, Кагот.
— Тогда оставьте девочку на борту, — решительно сказал Амундсен. — Здесь она будет в полной безопасности… Здравствуй, Мери. Мы уже по тебе соскучились.
Мери доверчиво пошла к Амундсену.
— Вы можете быть спокойны, Кагот, за свою дочку, — обещал Амундсен. — И можете навещать ее, когда вам угодно.
— Большое спасибо, господин начальник, — поблагодарил Кагот. — Вы ко мне так добры…
Каюта Кагота по-прежнему была свободна, и Мери поместили туда. Прощаясь с Каготом, Амундсен сказал:
— Если и вам будет грозить опасность, мы готовы предоставить вам убежище.
— Нет, мне лично опасность не грозит, — ответил Кагот.
С корабля он направился прямо в ярангу Амоса, возле которой на длинной цепи лежали, греясь на солнце, собаки гостя.
Нутэн сидел в чоттагине и точил охотничий нож.
— Ты зачем приехал? — спросил его Кагот.
— Зачем спрашиваешь, если догадался? — ответил Нутэн.
— Все это напрасно, — сказал Кагот, — Я переменил имя девочке. Ее зовут Мери…
— Но она не стала от этого другой, — заметил Нутэн.
— Она прожила почти всю зиму на тангитанском корабле и переняла многие их обычаи. Она любит мыться, есть сладкое…
— Обретенные привычки быстро забываются.
— Ты знаешь, что я не отдам девочку…
— Придет время, и я сам ее возьму, — спокойно сказал Нутэн. — Меня послали сюда и сказали, чтобы я без Айнаны не возвращался.
— Айнаны нет, — снова напомнил Кагот, — есть Мери.
— Для нас она осталась Айнаной, той, которую родила Вааль…
Напоминание о покойной жене ударило по сердцу Кагота. Неужели он ее забыл и ее место теперь заняла Каляна? Вааль больше не приходила к нему ни наяву, ни во сне, исчезла, растворилась в небытии.
Пришел Амос и сообщил:
— Большое ледовое поле оторвалось от припая, и его выносит в открытое море. А вокруг корабля лед еще крепок, и им придется подождать, пока он ослабнет. Дня через два спустим байдару на воду и пойдем на моржей. Еще один гребец будет на нашей лодке.
