А байдара уже приближается к скалистому берегу. Каждый прибрежный камень, каждый выступ скал кажется покрытым белой шапкой снега. Но это, конечно, не снег, — откуда же быть сейчас снегу? Это пена от разбивающихся о камни волн.
План у бригадира такой: неподалеку от берега, поравнявшись с Эввыквын-скалой, круто развернуться и через узкий проход ввести байдару в залив. Унпэнэр хорошо знает этот небольшой залив: там, за широкой спиной Эввыквын-скалы, поспокойней, чем в море. Только бы удалось провести туда байдару, — уж очень узок проход. Если удастся, тогда всё в порядке. Можно будет переждать шторм.
Так, крутой поворот. Всем уже понятен план Унпэнэра, все с надеждой и тревогой смотрят на узкие, чуть расширяющиеся кверху ворота залива.
— Надо высокую волну выждать! — кричит Ринтувги, наклоняясь к самому уху Унпэнэра. — Внизу не пройдем, надо на волне!
Унпэнэр кивает головой. Да, конечно… Но в это время умолкает мотор.
— Заглох? — с ужасом спрашивает Кэнири, крепко прижимая к себе пыхпых. Хорошо, что на плече его плотно лежит рука Аре, не то Кэнири, наверно, выпрыгнул бы сейчас за борт.
Теперь уж не приходится выбирать, какая волна достаточно высока, а какая недостаточно. Первая же из них подхватывает байдару и стремительно несет её вперед. Удар! Так и есть, волна всадила байдару в ворота залива, заклинила её между двумя каменными стенами — между берегом и Эввыквын-скалой. Затрещал каркас байдары, кожаная обшивка лопнула.
Волна обрушилась, а байдара осталась высоко над водой. Не успели опомниться, как ударила следующая волна. Окатила с ног до головы, чуть не до половины наполнила искалеченное суденышко и сразу же вытекла в огромную дыру, образовавшуюся в обшивке.
Долго здесь не просидишь. Ещё десяток-другой таких ударов, и от байдары ничего не останется. Либо сломается каркас, и она рухнет вниз, либо вышибет её в залив. И в том и в другом случае она теперь сразу же затонет.
Вверху, метрах в пяти, гранитная стена берега резко отступила назад, образуя небольшую площадку. Эта площадка казалась теперь счастливейшим местом на земле. Но как добраться туда? Как преодолеть пять метров почти отвесного, отшлифованного волнами гранитного склона?
Схватив кожаную бечеву, Унпэнэр быстро мастерит аркан и, прицелившись, бросает его на один из выступов, виднеющихся над площадкой. Петля касается камня, но, не обхватив его, соскальзывает вниз. Не удается и вторая попытка. Унпэнэр передает аркан Ринтувги.
— Попробуй-ка ты.
Снова летит кверху петля, и на этот раз она обхватывает выступ, повисает на нём. Ринтувги осторожно натягивает кожаную бечеву, петля становится всё меньше, затягивается. Ринтувги сам повисает на бечеве всей тяжестью своего могучего тела. Это не только испытание аркана — это прежде всего испытание прочности каменного выступа: кто его знает, может, это и не выступ вовсе, а просто камень, лежащий на площадке… Нет, он остается неподвижным.
— Порядок! — радостно говорит Ринтувги, снова становясь на ноги. — Держит!
— Полезай! — отвечает Унпэнэр.
Держась за ремень, подтягиваясь, Ринтувги поднимается по гранитной стене. Он почти уже в безопасности. Каждый инстинктивно придвигается поближе. Чья теперь очередь?
— Сначала мотор, — говорит Унпэнэр.
Очередная волна окатывает их в это время, никто не слышит его слов. Но Аре и Атчылын и без слов понимают бригадира. К тому времени, когда Ринтувги достигает площадки, мотор уже снят с байдары и привязан к ремню. Ринтувги тащит его наверх.
Унпэнэр стоит на корме и внимательно следит за Подъемом мотора, раскачивающегося в воздухе и время от времени ударяющегося о гранитную стену. Ринтувги торопится, удары становятся всё чаще, одна из лопастей вкнта отламывается, и, падая, обломок оставляет тоненькую черту пореза на щеке Унпэнэра.
Кэнири сокрушенно покачивает головой, увидев кровь, выступившую из ранки.
— Ерунда, — говорит Унпэнэр. — Винт сменить недолго. Был бы только мотор цел.
Боли он ещё не чувствует.
Ринтувги втаскивает на площадку мотор, быстро отвязывает его и бросает вниз конец бечевы. Новая волна окатывает байдару, снова угрожающе трещит каркас. Лишь на секунду зажмурился Унпэнэр, вытирая лицо рукавом, а когда открыл глаза, увидел, что Кэнири с удивительным проворством привязывает бечевку к своему поясу.
Что ж, может, это справедливо. Может быть, так и надо. У него всё-таки дети… Но Ринтувги сверху кричит:
— Нет, нет, отвязывайся! Мне одному тебя не вытащить! Отвязывайся, Кэнири, отвязывайся! Живей!
Как ни жаль беднягу Кэнири, но Ринтувги совершенно прав. Подтянуться на руках Кэнири не сумеет, а вытащить такую тушу — это даже для Ринтувги непосильно.
— Правильно, — говорит Унпэнэр. — Пусть вторым поднимается Атчылын. Он полегче тебя. А вдвоем они мигом тебя поднимут.
Унпэнэр даже улыбнулся и ободряюще подмигнул. Чувство обиды странным образом переплетается у Кэнири с чувством благодарности — за эту улыбку, за то, что никто не обозвал его паникером, за то, что следующая очередь фактически уже обещана ему… Он хочет как можно скорее развязать узел, но пальцы плохо слушают его, и узел развязывается гораздо дольше, чем завязывался.
С невольным вздохом Кэнири передает Атчылыну конец кожаной бечевы. Даже на одну минуту трудно ему расстаться с этим тонким — не шире пальца — лахтачьим ремнем, который кажется сейчас единственной нитью, соединяющей с жизнью.
Не обвязываясь — только ухватившись руками за бечеву, Атчылын в несколько секунд взлетает наверх, к Ринтувги. Затем они поднимают на площадку Кэнири, и на гранитной стене, забрызганной морской пеной, остается четкий след тела, которое протащили по ней. Аре пытается взобраться, как Атчылын. Он сам не знает, что руководит им — удаль, привычка ни в чём не отставать от своего приятеля или желание поскорее освободить бечеву для Унпэнэра. Но, поскользнувшись на одном из выступов, больно ударив колено и чуть не сорвавшись, он сразу затихает, становится осторожнее…
Унпэнэр оставляет байдару последним.
Здесь, на площадке, к молодым охотникам быстро возвратилось их обычное, веселое настроение. Приятно почувствовать под ногами твердую почву! А уж тут она так тверда! Даже слишком, пожалуй. Если бы чуть помягче была, тоже никто не стал бы возражать.
Все пятеро сидят почти в одинаковых позах: положив руки на колени, подтянутые до самой груди, уткнувшись подбородками в руки. Так вроде бы потеплее. Да и не настолько просторна площадка, чтобы рассесться как-нибудь посвободней.
Никому не хочется думать о том, что будет дальше. Хочется хоть немного отдохнуть, насладиться тем, что самое страшное уже как будто позади, что можно посидеть, ничего не делая, перебрасываясь немудрыми шутками.
— Кэнири, — спрашивает Аре, — ты был на полярной станции, когда туда привезли корову?
— Нет.
— А я думал, что был. Её, понимаешь, выгружали с парохода подъемным краном, очень смешно было, когда она висела в воздухе… Представляете себе? Когда Ринтувги и Атчылын тащили Кэнири, он был очень похож на эту корову. Я даже думал, что он нарочно.
Молодые охотники смеются. Кэнири пытается отыграться:
— Лучше корова, которая с самого начала спокойно висит, чем корова, которая прыгает без толку. Ты вон прыгал, а потом хуже коровы повис. Мы даже хотели тебя обратно спускать — думали, что ты что- нибудь в байдаре забыл.
Унпэнэр тоже улыбается, но улыбка у него не такая веселая, как всегда. Он привычным жестом откидывает назад черные прямые волосы, но и жест этот усталый, неточный, — волосы почти сразу же снова падают на лоб. Если бы кто-нибудь из охотников внимательно вгляделся сейчас в его лицо, то увидел
