— Уириттер, — сказал Уэллс, старейший член клуба, глядя, как маляры красят известкой стены раздевалок, — вот и исчезает эта чертова надпись, всегда вызывавшая у меня смех. Это вам ничего не напоминает?
— Напоминает, — ответил секретарь, — нашу кэдди…
— Мегги Трапп… Бедняжка! Я был очень опечален, когда это случилось, ибо весьма любил нашу слониху.
— Что с ней случилось? — спросил Уириттер.
— Вы что не читаете газет? Это случилось два или три года назад. Правда вы были в это время в Канаде. Так вот, малыш, эта крепкая девица, сошедшая с праведного пути, свернула шею одной даме из высшего света, когда та шла по Пикадилли. Даму звали леди Кобердур!
— Леди Кобердур!.. Так это же наша бывшая мисс Пабл!
— Черт возьми!.. Вы правы!..
— А что произошло с Мегги? — взволнованно осведомился Уириттер.
— Ее повесили, малыш… И весть эта меня очень огорчила!
— Гольф-клуб должен просуществовать очень долго, чтобы обрести своего бога лара.
— Бога лара? — спросил коротышка Фреш. У него был хороший свинг, но скромные умственные способности.
— Откройте энциклопедию, Фреши, откройте ее, и свет озарит сумерки. Впрочем, я освещу их ради вас: „Природа богов ларов плохо известна; они не являются богами в прямом смысле этого слова, ни обожествленными предками“.
— Отлично, — сказал Фреш. — Я ничего не понимаю…
Следует признать, что откровенность Фреша часто извиняла его невежество.
— Это, Фреши, справедливо для римской мифологии, которая рассматривала богов ларов, как гениев, пекущихся о семье или о расе, но не о гольфе и гольфистах. В гольф-клубах богом ларом действительно становится своего рода обожествленный предок, и именуется он „Старейшим членом“.
— Понял, — обрадовался Фреш, — вы говорите о старике Джипсе.
Я бросил вокруг себя подозрительный взгляд — бар гольф-клуба был пуст, только два кэдди сортировали драйверы. Поэтому я продолжил:
— Джипс, действительно, предок. Он уже несколько лет не играет, поскольку атеросклероз разъедает ему пятку и подпиливает сустав плеча. Он присутствовал при рождении нашего клуба, когда поле размером в пять гектаров считалось отличным, а четвертая лунка была последней. Кроме кучи денег, каждый следующий гектар стоил ему пота, гнева и судебных тяжб. Он ввел здесь металлический драйвер, что навлекло на него издевательства и брань, а также кончилось потерей нескольких друзей. Он, не моргнув, заплатил приличный штраф за то, что ночью с помощью кирки перепахал поле для мини-гольфа, поскольку считал, что это карикатура на благородную игру. К тому же он выиграл несколько кубков, что вовсе не вредит репутации.
— Каких кубков? — вдруг заинтересовался Фреш.
Я перечислил их, и Фреш презрительно пожал плечами.
— Они, наверно, были из жести.
— Ваша правда, Фреши, Джипс никогда не был слишком хорошим игроком, но он глубоко любил гольф и, как всем, кто его очень любит, многое будет ему прощено.
Фреш не очень понял и эти слова.
— Я знал одного психиатра, который исследовал психологию игроков вообще. И ему удалось свести в классы и семейства, вроде млекопитающих и насекомых, игроков в карты, в кости, в шашки, в домино, в теннис и даже в шахматы, но он не смог этого сделать для гольфистов, ибо каждый гольфист уникален.
— И Джипс тоже, — усмехнулся Фреш. — Как вы его назвали… А помню — бог лар!
— Свет пробивается сквозь толщу вашего черепа, Фреши. Однако, все не так просто — Джипс хотел прожить достаточно долго, чтобы стать старейшим членом клуба, и только ради этого…
— Я по-прежнему впотьмах, — проворчал Фреш.
— Если психиатр, о котором я только что упоминал, прав, многое заставляет меня поверить, что такое превосходство может существовать.
Заметим, что каждый гольфист является в игре уникумом. Вы, Росмер Фреш, заявляете после окончания игры, что вы прошли трассу за х ударов, а не за х+1, как Джон, Питер или Пол. Вы не упоминаете о тактике, о состоянии нервов, о капризах принадлежностей или погоды; вы — счетная машина, ограниченная лишь операцией сложения. Джон же думает о непредвиденных обстоятельствах игры — силы ветра, высоты солнца, присутствия того или той на поле. Харвей боится потерять уверенность, которая частенько охватывает игрока перед лункой, когда он меняет драйвер на паттер. Теренс захвачен игрой других, а потому забывает о своей собственной.
Все эти игроки имеют то общее, что больше борются с оккультным, невидимым противником, который мешает им побеждать или выигрывать. Но у каждого из них свой собственный противник.
— А мой противник, — пробормотал Фреш.
— х+1… х+2… х+n…
— А у Джипса?
— Смерть, Фреши… Смерть, которая помешала бы ему стать старейшим членом „Клуба Розовых Дюн!“
Этот разговор мне пришлось вспомнить через год, когда через три недели посте похорон нашего Старейшего члена Филесса Джипса, усопшего в возрасте семидесяти пяти лет, читали его завещание.
В завещании не было никаких сумм для передачи, поскольку Джипс ничего не оставил после себя, но содержалось краткое и волнующее признание:
„Говорят, что я был основателем „Гольф-клуба Розовых Дюн“, но это не так. Он существовал уже полгода, когда меня в него приняли. И это терзало мне сердце.
Я сделал все, что смог для величия клуба, кроме одного. Я не смог стать хорошим игроком, и это удваивало мое огорчение.
У меня не было большого состояния. Оно полностью ушло на расширение и улучшение поля. Но президент Чапмен сделал больше, ибо он был богат, даже очень богат.
Мне так и не удалось подняться до первого ранга, но мне пришла мысль, что в этом мне может помочь время.
В „Сейведж-клубе“, в „Бальморале“, в „Вудлендсе“ старейший член — человек почитаемый, стоящий выше президента и лучших игроков.
Однажды, я решил стать старейшим членом „Розовых Дюн“, зная, что только годы могут возвести меня на этот пьедестал. Приняв такое решение, я зажил ужасной жизнью, боясь болезней и несчастных случаев, которые могли нарушить мое жгучее желание. Я опасался малейшего насморка; от грозы я дрожал; когда я видел машину или велосипед, то впадал в транс, я отходил от гольфистов, когда они выполняли свинг…
Годы шли, и я отпраздновал свое семидесятилетие. И тут врач предупредил меня, что мой атеросклероз стал опасным. В то время я был близок к тому, чтобы стать старейшим членом „Розовых Дюн“. Дорогу мне преграждало лишь одно препятствие — Нат Келтроп, основатель клуба. Он был старше меня на два года.
Вы все знали Келтропа — это был человек, сделанный из железа. Он вполне мог дожить до ста лет. Сто лет! А мое бедное сердце слабело все больше и больше!
Всем вам известна трагическая кончина Келтропа. Он упал в речку, протекающую рядом с полем и утонул. Туда столкнул его я; я знал, что он не умеет плавать.
С тех пор я жил с черным пятном на совести. Но я стал старейшим членом „Розовых Дюн“. И эту славу у меня не отнять!
Быть может, Великий Судия, перед которым я предстаю в сей час, учтет мое двойное посмертное признание — признание в единственном преступлении и признание в единственной гордыне. Не знаю, которое окажется тяжелее на весах Судьбы“.
