площадкой. Он мог смеяться над предъявляемыми обвинениями в убийстве, так как не мог вообразить, что с ним может случиться что-нибудь плохое. Он был азартным игроком и верил в богиню Фортуну, как Бренч верил в Деву Марию, – так его учили. Жизнь избороздила лоб Макколи морщинами тревоги и сомнений, а на привлекательном смуглом лице Мендозы сохранились лишь морщинки от улыбок и смеха. Испанец принимал радости жизни как должное и отмахивался от всего дурного, как от шляпы, что не пришлась по размеру. Быть может, именно благодаря этим различиям между ними установился контакт – Бренч ощущал это, сидя в зловонном старом сарае и разговаривая с Мендозой.
Был ли у Дженны подобный контакт с испанцем? Она рассуждала так же здраво, как и Бренч, и, подобно ему, склонна была верить худшему. По крайней мере, если это касалось мужчин.
Теперь, узнав, какой была жизнь Дженны, когда отец ее бросил, Бренч стал лучше понимать, почему она так относилась к мужчинам. Но почему она боялась любви? Видит Бог, у Бренча имелись веские основания отречься от любви и брака, и он чувствовал, что Дженна еще не все ему рассказала.
Она была совсем не похожа на Лилибет. Его бывшая жена не боялась страсти; она просто рассматривала ее как средство достижения собственных целей. Но Бренч открывал в Дженне фонтан страсти. Он ощущал запах желания и томления, исходивший от ее разгоряченной кожи, дрожь, вызванную его прикосновениями.
Нет, что-то случилось такое, из-за чего теперь Дженна боится позволить себе влюбиться в мужчину. И это что-то наверняка связано с ее детством. По возвращении в Парк-Сити он разгадает эту тайну. А потом придумает, как излечить молодую женщину от страхов, и откроет ей, сколько радости можно получить, отдавшись мужчине телом и душой.
Не успела эта мысль появиться в голове, как Бренч ее тут же отогнал. Как можно просить Дженну отдать ему сердце, если он не готов отдать свое? В жизни Бренча Макколи не было места женщине. Он хотел Дженну, но не более. Вожделение, просто вожделение. И больше ничего. Просто он слишком давно не был с женщиной, но это дело поправимое, ведь он намерен нанести визит в «Пансион юных леди» тетушки Фэнни.
Музыка и смех лились на изрытую колеями дорогу из открытых дверей игорных домов и салунов, когда Бренч медленно ехал по улице Фест-Саус. Женщины с нарумяненными щеками, одетые в платья из ярко- красного атласа и желто-зеленого шелка, держали под руку мужчин с чересчур сияющими глазами и шаткой походкой. Эти парочки явно направляясь в публичные дома на Регент-стрит. Бренч уловил аромат дешевых духов и подумал, что одна из этих женщин может оказаться смуглой дамой с высокими скулами, питающей слабость к испанским картежникам.
Дженна не верила своим глазам, осматривая пустое стойло платной конюшни Уоттса и Бриззи, где должен был находиться Мигель Мендоза. Цепь, прикрепленная к угловому столбу, лежала на соломе, будто свернувшаяся кольцом змея. Запах конского пота и пропитанной мочой соломы наполнял воздух. Только наручники, темные от засохшей крови, надтреснутая ночная ваза и смятое одеяло свидетельствовали о недавнем пребывании здесь человека.
Молодая женщина попятилась, развернулась на каблуках и принялась метаться от стойла к стойлу. Ничего – кроме лошадей и желто-черно-белого пятнистого кота.
Медленно, шаркающей походкой, она вернулась к первому стойлу.
– Черт тебя побери, Макколи, – прошептала она. – Что ты с ним сделал?
– Сделал с чем?
Дженна резко повернулась.
– А, Рембрандт. Куда эта крыса, приходящаяся вам партнером, дела моего пленника?
Старик бросил взгляд на пустое стойло, затем перевел его на молодую женщину. Его густая белая бровь поднялась, когда он встретил гневный взгляд Дженны. Старик усмехнулся. Она слишком молода, слишком мила, чтобы быть такой свирепой.
– Учитывая, сколько злобы в твоем голосе, я не уверен, стоит ли сообщать тебе это. Что ты собираешься делать с «этой крысой», когда догонишь ее?
Дженна испепеляла взглядом пустую соломенную подстилку и смятое одеяло, судорожно пытаясь понять, что здесь произошло.
– Могу сварить кофе по особому рецепту или изрешетить его башмаки.
– Изрешетить? Кофе по специальному рецепту? Как по мне, месть так себе.
– Просто вы не пробовали мой кофе. Куда он забрал Мендозу?
– Туда, где его будут надежно охранять и откуда ему будет тяжелее сбежать, чем из этого сарая, теперь, когда Бренч в отъезде. Разве тебе не следует лежать в постели и набираться сил, вместо того чтобы рыскать по старой конюшне?
– У меня есть дела поважнее, чем валяться в постели. А о здоровье больше надо будет волноваться Бренчу… как только я до него доберусь.
Глаза молодой женщины потемнели до цвета сапфиров, а сталь в голосе способна была разрезать сыромятную кожу. И все же старику затруднительно было всерьез воспринять ее гнев. Он сунул морщинистые руки в карманы и многозначительно посмотрел на бумаги, зажатые у Дженны под мышкой.
– И что за дела?
Юджиния вручила ему кипу листовок.
– Например, развесить их по городу, чтобы найти отца.
Рембрандт прочитал листовку и посерьезнел.
– Понятно.
– Где Мендоза, Рембрандт?
Старик вздохнул: он понимал, что произойдет, если он расскажет ей, о чем она просит.
– Бренч забрал испанца в тюрьму Коулвилля, чтобы не думать о нем, пока съездит в Солт-Лейк- Сити.
– Я слышала, что констебль Мор уехал на какое-то разбирательство вместе с судьей Стритом.
– Там есть заместитель. Он вполне способен охранять Мендозу.
Дженна сдвинула брови.
– Может, и так, но Мендоза – мой пленник. Я должна им заниматься. Я попрошу кого-то из детей развесить эти объявления о награде. Мне нужно в Коулвилль.
Рембрандт понимал, что пытаться остановить Дженну бесполезно. Но когда она протянула руку за листовками, он отказался отдавать их.
– Я сам об этом позабочусь.
– Спасибо, Рембрандт. – Она положила руку ему на предплечье и улыбнулась. – Жаль, что ваш партнер не такой хороший, как вы.
Старый шахтер накрыл руку Дженны своей мозолистой ладонью.
– Он тоже хороший, по-своему. Поверь мне, дитя, он сделал это, считая, что так будет лучше.
– Может быть, но почему, черт возьми, почему он не хочет учитывать мнение других? – Дженна только сейчас заметила, как устало ссутулились плечи старика и какие воспаленные у него глаза. – Вы хорошо себя чувствуете?
– Просто болит голова. Со мной все будет в порядке.
Рембрандт проводил Юджинию до больших двустворчатых дверей конюшни, а потом смотрел, как она быстро зашагала к гостинице, снова одетая в мешковатые брюки и мальчишескую рубашку, которые нравились ей, похоже, больше платья. На бедре молодой женщины красовался револьвер в кобуре. Старик покачал головой, чем вызвал новый приступ боли.
– Так-так-так, что у нас здесь?
Заслышав этот голос, Мигель Мендоза поднялся с вонючей койки навстречу человеку, при косвенном участии которого пятнадцать лет назад его жизнь перевернулась кверху дном.
–
Маршал ухмыльнулся и надменно прошествовал к крошечной камере, похрустывая костяшками пальцев здоровой руки.
– Могу поспорить, ты тоже невероятно рад меня видеть, не так ли, Мендоза?
