— Такое лицо не забудешь, — ответил он. — Я видел его, и не раз.
— Где вы его видели, синьор?
— В своем дворце в Неаполе. Как мне помнится, вы сами нас познакомили.
— Да, я сделал это, — согласился Скедони.
— Тогда почему вы обвиняете его во лжи? — спросил маркиз. — Не вы ли сами подсказали ему эту ложь?
— О небо! — воскликнул Винченцо. — Этот монах и есть тот клеветник, который оговорил Эллену ди Розальба?
— Это святая правда, — подтвердил Скедони, — он сделал это с целью отомстить…
— Вы признаетесь в том, что помогали оклеветать родную дочь! — гневно воскликнул юноша и тут же осекся. Ведь отец не знает, что Эллена ди Розальба — дочь Скедони. Он в ужасе понял, каким роковым образом это может сказаться на его с Элленой судьбе. Маркиз в этом случае может отказаться выполнить обещание, данное жене, и не согласится на брак сына с дочерью такого отъявленного негодяя, как Скедони.
Маркиз действительно был поражен услышанным и смотрел то на сына, то с крайним презрением на Скедони. Однако Винченцо вместо объяснений попросил отца позволить ему поговорить со Скедони.
Маркиз весьма неохотно дал согласие. Видимо, свое решение о браке Винченцо он уже для себя принял.
— Значит, вы были автором этих злостных измышлений? — спросил юноша у Скедони дрожащим от возмущения голосом.
— Выслушайте меня! — неожиданно воскликнул тот. Видимо, это стоило ему немалых усилий, ибо он тут же обессиленно умолк и откинулся на подушку. — Я уже говорил вам и могу повторить еще раз, — наконец собравшись с силами, продолжал он, — что Эллена ди Розальба — моя дочь, а я — ее недостойный отец, долго скрывавший это.
Бедный юноша издал стон, полный отчаяния, но не прервал Скедони. Маркиз, однако, рассудил иначе:
— Вы пригласили меня сюда, чтобы оправдать вашу дочь? Однако мне нет никакого дела до того, виновата она в чем-либо или нет.
Винченцо не ожидал, что слова отца произведут такое впечатление на Скедони. В ослабшее тело монаха снова вернулся гордый непреклонный дух.
— Она из знатного и старинного рода, синьор, — надменно произнес он, приподнимаясь на своем ложе. — Перед вами последний из рода графов ди Бруно.
Презрительная усмешка искривила губы маркиза.
— Я прошу тебя, Никола ди Зампари, поборник справедливости, каким ты выставил себя на суде, подтвердить во имя торжества истины, что Эллена ди Розальба чиста, безгрешна и не повинна ни в одном из тех пороков, в которых ты ее обвинил перед маркизом ди Вивальди.
— Говори же, негодяй! — воскликнул пришедший в неописуемый гнев Винченцо. — Возьми обратно свои злостные измышления, опорочившие безвинную, лишившие ее покоя, возможно, уже навсегда. Или ты смеешь по-прежнему утверждать…
Казалось, Винченцо был готов на все, но маркиз решительно остановил его.
— Я не намерен, сын мой, более участвовать в этой неприглядной истории, — холодно и надменно заявил он. — Все это не имеет никакого отношения ко мне, и я считаю недостойным для себя дальнейшее присутствие здесь.
С этими словами маркиз повернулся к двери, чтобы покинуть камеру, однако состояние сына, должно быть, обеспокоило его. К тому же мелькнула еще и догадка, что не только попытка защитить честь своей дочери была причиной того, что Скедони осмелился позвать их всех сюда.
Скедони, заметив колебания маркиза, воспользовался этим.
— Если вы согласитесь, синьор, — обратился он к нему, — выслушать слова в защиту чести моей дочери, вы узнаете, что, как бы низко ни пал ее отец, он искренне вознамерился исправить причиненное ей зло. Все, что сейчас вы узнаете, будет иметь непосредственное значение для вашего собственного спокойствия, маркиз ди Вивальди, человека столь известного и почитаемого и к тому же свято блюдущего свою честь и достоинство, как вы только что нам доказали.
Последние слова заставили маркиза, уже сделавшего несколько шагов к двери, остановиться. Гордость его была задета. К тому же он подумал, что то, что скажет Никола, может помочь скорейшему освобождению Винченцо. Поэтому он милостиво, хотя и без особой охоты, согласился остаться.
Тем временем в душе Николы ди Зампари шла нешуточная борьба. Признание в клевете и оговоре не сулило ничего хорошего, судя по поведению разгневанного Винченцо. Угрызений совести он не испытывал, и отчаянная попытка Скедони с его помощью подтвердить невиновность дочери мало его трогала. Он думал прежде всего, как самому избежать сурового наказания, и решил большую часть вины переложить на Скедони. Но Скедони трудно было провести. Он заставил его говорить под присягой, и только одну правду, и своими вопросами уточнял все до мельчайших деталей. Даже у предвзятого слушателя не могло бы возникнуть сомнений в том, что Никола говорит правду, и невольно росло негодование на клеветника и сострадание к его невинной жертве. Однако присутствующие по-разному отнеслись к услышанному.
Маркиз, хотя и слушал внимательно, оставался спокойным. Винченцо, переполненный гневом и презрением к клеветнику, еле сдерживал себя и, впившись взглядом в Николу, боялся пропустить хотя бы одно слово. Когда наконец он смог с торжествующей улыбкой обратиться к отцу в поисках понимания и ответной радости, он был поражен его равнодушием и холодным взглядом. Тот по-прежнему считал, что происходящее не имеет к нему никакого отношения.
Все это время Скедони мучительно вновь переживал все, о чем рассказывал монах, и ему стоило огромных усилий задавать ему вопросы. Когда монах закончил, голова Скедони бессильно упала на подушку. Глаза его закрылись, лицо было мертвенно-бледным, и Винченцо испугался, что он умирает. Состояние Скедони вызывало сочувствие не только у одного Винченцо, его испытал даже офицер охраны, ибо приблизился к Скедони, намереваясь ему помочь.
Маркиз, не сделавший ни одного замечания по только что выслушанному признанию Николы ди Зампари, спросил Скедони, что означает его заявление о каком-то сообщении, непосредственно касающемся маркиза. Скедони справился, есть ли здесь тот, кто должен официально записать то, что он сейчас скажет. Им оказался инквизитор, который сопровождал отца Николу. Тогда Скедони справился, есть ли те, кто может стать свидетелями. Эту роль взяли на себя два офицера стражи.
Скедони заметно успокоился.
Послали за светильником для секретаря, который должен был все записать, а пока внесли факел, взяв его у охранника за дверью. Пламя его хорошо осветило камеру, позволяя Скедони увидеть всех присутствующих. Глядя на изможденное лицо Скедони, Винченцо вдруг понял, что за спиной этого человека стоит смерть.
Все были готовы, однако Скедони продолжал лежать, закрыв глаза. Наконец он открыл их и невероятным усилием воли заставил себя подняться и сесть, чтобы сделать последние признания. Не останавливаясь, он рассказал обо всем, что было им предпринято против Винченцо, и закончил официальным признанием, что, оговорив его, передал в руки инквизиции. Его обвинение Винченцо ди Вивальди в ереси было ложным.
Винченцо не был удивлен этим, ибо давно подозревал, кто повинен во всех его злоключениях. Новым теперь было лишь то, что он более не обвинялся в похищении монахини. Следовательно, у инквизиции против Эллены не было никаких обвинений. Он решил потребовать у Скедони объяснений, и тот признался, что люди, увезшие Эллену, не имели никакого отношения к инквизиции. Обвинение в похищении монахини было ложным. Он прибег к нему для того, чтобы священник церкви Святого Себастьяна не смог воспротивиться аресту Эллены.
Тогда удивленный юноша задал ему один вопрос: стоило ли прибегать к столь опасной лжи, если Скедони, как отец девушки, мог просто собственной властью увезти ее? Скедони признался, что не знал тогда, что Эллена его дочь. На вопросы о дальнейшей судьбе Эллены, куда ее увезли и как Скедони узнал, что она его дочь, он ничего не ответил. Было видно, что силы его иссякли.
Признание Скедони было должным образом подписало инквизитором и свидетелями. Таким образом,
