Каро Рэмси
Распятие невинных
Посвящается Джесси Рэмси, родившейся в 1904 году
Анна
Глазго, 1984 год
Белое.
Ничего, кроме белого.
Никаких чувств, эмоций, ощущений. Только белое.
И ритмичное дыхание.
Вдох и выдох.
Она спала.
Из небытия ее снова вырвала боль. Боль, которая обжигала лицо, была невыносимой. Руки были привязаны, и она чувствовала, как узлы впиваются в запястья.
Пить. Ее мучила жажда.
Она хотела облизнуть губы, но распухший язык не повиновался. Во рту было что-то твердое, и чувствовался запах хлороформа и еще чего-то смрадного. Лицо было прикрыто, а рот заклеен. Нарастающая паника не давала дышать, и она попыталась пошевелить плечами, чтобы освободиться. Живот мгновенно свело судорогой, и она замерла, решив, что любое новое движение станет последним в ее жизни.
Какой-то настойчивый голос снова и снова что-то повторял.
Мелькнуло смутное воспоминание… совсем неясное… все время ускользающее…
Она почувствовала укол в руку и вновь провалилась в беспамятство.
Констебль Алан Макалпин поднимался на второй этаж, в кабинет старшего инспектора уголовной полиции. Он шел мимо облупившегося картотечного шкафа, оставленного на лестничной площадке года два назад. Вечнозеленая юкка, которая стояла наверху, и так никогда не проявлявшая особой жизнестойкости, погибла окончательно, пока его не было.
— Алан?
Он не заметил спускающегося инспектора Форсайта и обернулся на голос.
— Рад тебя видеть, Макалпин. Ну как ты? Мы не ждали тебя так скоро.
— Я в порядке, — коротко ответил он.
— Очень жаль, что с твоим братом так получилось. Его, кажется, звали Роберт?
— Робби, — машинально подтвердил Макалпин.
— Каким бы он ни был героем, это просто ужасно.
В ответ Макалпин пожал плечами.
— А как отец? — не унимался Форсайт.
Макалпин обернулся и посмотрел наверх, недвусмысленно давая понять, что его ждут.
— Ничего, держится.
— А мать?
Макалпин перевел взгляд на белую полоску влажной штукатурки над головой Форсайта. В его сознании вновь всплыла ужасная картина: мать бьется в истерике, ее рыдания переходят в судороги, от которых выворачивало все тело. И врач, который с трудом смог набрать лекарство в шприц, а потом придавил ее коленом, чтобы сделать укол…
Он взглянул на часы.
— С ней все в порядке, — ответил он ровным голосом.
Форсайт похлопал его по руке, выражая сочувствие.
— Если я чем-то могу помочь, дай мне знать. В участке тебя и правда не хватало.
Макалпин кивнул в сторону кабинета.
— Вы не знаете, зачем он меня вызывал? Грэхэм?
— Для тебя он старший инспектор Грэхэм, — поправил Форсайт. — Две недели назад, двадцать шестого, на Хайбор-роуд было нападение с применением кислоты.
— Я знаю. И что?
— Дежурство в больнице «Уэстерн», отчет каждый день. Девушке плеснули кислотой прямо в лицо, прожгли кожу насквозь. Была в коме, но сейчас, похоже, приходит в себя. И нужно, чтобы кто-нибудь из наших был рядом, когда она заговорит.
— Понятно. Роль сиделки.
— Смотри на это как на постепенное вхождение в рабочий ритм. Ты начинаешь завтра, пока в дневную смену. Ты только подумай, какой интерес может вызвать такой парень, как ты, у хорошеньких медсестер. — Форсайт ухмыльнулся. — Чем не стимул к возвращению на службу?
На двенадцатый день она очнулась. Она лежала не двигаясь и знала, что не может пошевелиться. Сухая кожа на лице была так натянута, что, казалось, вот-вот порвется от напряжения. Что-то произошло. Такое болезненное, что вызывало ужас. Но было и другое. Нечто замечательное…
Она прислушалась к своим ощущениям.
Глаза были закрыты, но несмотря на то, что глазницы не ощущали привычного тепла — там зияла холодная пустота, — она чувствовала, что был день.
Уши были как будто заложены ватой, и все же она слышала чьи-то осторожные движения, шелест газеты, скрип двустворчатой двери на пружине, попискивание приборов, ровное гудение ламп дневного света, шепот…
Она не могла дышать носом, но по-прежнему чувствовала запах горелой плоти и препаратов анестезии.
В рот была вставлена трубка. Что-то поддерживало ее дыхание, принудительно подавая воздух в легкие и откачивая его. При каждом вдохе и каждом выдохе возвращалась боль, которая отпускала только в паузы между ними.
По дыханию человека, склонившегося над ней, она ощутила чье-то присутствие, а затем — прикосновение к руке. Она не могла сказать, что проснулась, да и не хотела…
Констеблю Макалпину уже все надоело. Он и не подозревал, что может впасть в такое состояние за каких-то десять минут своей смены.
Июльский полдень в Глазго — самый жаркий период года. Лучи солнца струились сквозь высокие викторианские окна больницы «Уэстерн», высвечивая парящие пылинки. Винить было некого. Он сам заявил старшему инспектору Грэхэму, что предпочитает вернуться на службу, а не сидеть дома и смотреть, как
