предприимчивыми молодыми людьми, только что окончившими колледж и называвшими себя размораживателями, которые предлагали «помочь составить заявление надлежащим образом». У молодых размораживателей имелись друзья в Вашингтоне.
Глядя на железнодорожное полотно своей дороги с платформы какой-нибудь пригородной станции, Дэгни ловила себя на том, что уже не ощущает былой гордости, но чувствует вину, стыд, словно рельсы покрылись ржавчиной, хуже того – словно ржавчина стала отливать кровью.
Но, глядя в вестибюле терминала на памятник Нэту Таггарту, она думала: «Это твоя железная дорога, ты проложил ее, ты боролся за нее, тебя не остановили ни страх, ни отвращение. Я не сдамся людям с ржавой совестью и запачканными кровью руками. Я единственная, кто может защитить ее».
Она не отказалась от поисков человека, который изобрел двигатель. Это было единственной частью работы, ради которой она готова была терпеть все остальное. Это было единственной в поле зрения целью, придающей значение ее борьбе. Было время, когда она удивлялась, зачем ей нужно восстанавливать этот двигатель. Казалось, какие-то голоса спрашивали ее: «Зачем?» «Потому что я еще жива», – отвечала она. Но поиски были тщетны. Два инженера из ее компании никого не нашли в штате Висконсин. Она послала их найти людей, которые работали на компанию «Твентис сенчури», чтобы узнать имя изобретателя. Они ничего не узнали. Она послала их просмотреть данные в патентном бюро – ни одного патента на двигатель зарегистрировано не было.
Единственное, что дали поиски, – окурок сигареты со знаком доллара. Она уже забыла о нем, но недавно нашла его в ящике стола и вечером отдала знакомому продавцу сигарет на вокзале. Старик очень удивился, рассматривая окурок, осторожно держа его между пальцами; он никогда не слышал о таком сорте и недоумевал, как мог пропустить это.
– Мисс Таггарт, а сигареты были хорошего качества?
– Я, во всяком случае, никогда не курила ничего лучше. Озадаченный, он покачал головой. Старик обещал ей выяснить, где произведены эти сигареты, и принести пачку.
Она пыталась найти ученого, способного взяться за восстановление двигателя. Она опросила людей, которых ей рекомендовали как лучших в своей области. Первый, изучив остатки двигателя и рукопись, тоном вымуштрованного солдафона объявил, что двигатель принципиально не может работать, никогда не работал и он докажет, что существование подобного двигателя невозможно. Второй растягивал слова, словно отвечал надоедливому собеседнику, что не знает, можно ли это сделать, и что ему вообще нет никакого дела до этого. Третий воинственно-наглым тоном произнес, что возьмется за дело при условии заключения с ним контракта на десять лет с ежегодным окладом в двадцать пять тысяч долларов.
– В конце концов, мисс Таггарт, вы собираетесь получить от этого двигателя огромную прибыль, ставя на карту мое время. Вам придется раскошелиться.
Четвертый, самый молодой, молча смотрел на нее. И его лицо выражало презрение.
– Видите ли, мисс Таггарт, я думаю, что этот двигатель вообще не следует восстанавливать, даже если это кому-нибудь по силам. Это настолько превосходит все, что мы имеем, что несправедливо по отношению к ученым не столь высокого ранга, им не останется ни одной области для достижений и открытий. Я считаю, что сильный не имеет права ранить чувство собственного достоинства слабого.
Она приказала ему немедленно убираться из ее кабинета и потом еще долго сидела, не в силах преодолеть изумление и ужас; самое порочное утверждение, которое она слышала, было изречено тоном праведника.
Решение обратиться к доктору Роберту Стадлеру возникло у нее, когда иного выхода уже не оставалось. Она заставила себя позвонить ему вопреки непоколебимому душевному сопротивлению, похожему на тугие тормоза. Она спорила с собой, рассуждая: «Я имею дело с такими людьми, как Джим и Орен Бойл; его вина меньше, почему я не могу обратиться к нему?» Она не находила ответа на этот вопрос – у нее было лишь стойкое чувство отвращения, ощущение, что доктор Стадлер как раз тот человек, к которому ни в коем случае нельзя обращаться.
Пока Дэгни сидела за столом, глядя на график движения по линии Джона Галта и дожидаясь прихода доктора Стадлера, она задавалась вопросом, почему за все последние годы не появилось ни одного талантливого ученого. И не находила ответа. Она смотрела на перечеркнутый график Движения девяносто третьего поезда – труп этого состава.
У поезда было два свойственных жизни признака: движение и цель; он был похож на живое существо, но сейчас представлял собой лишь некоторое количество мертвых товарных вагонов и двигателей. «Не давай себе времени для чувств, – думала Дэгни, – расчлени мертвое тело как можно скорее, двигатели нужны по всей системе; Кену Денеггеру в Пенсильвании нужны поезда, много поездов, если только…»
Доктор Роберт Стадлер, – раздалось в селекторе на столе.
Он вошел улыбаясь, словно улыбка подчеркивала слова:
– Мисс Таггарт, поверите ли, я бесконечно счастлив вновь видеть вас!
Дэгни не улыбнулась и подчеркнуто вежливо ответила:
– Очень любезно с вашей стороны, что пришли.
Она кивнула, ее стройная, подтянутая фигура не шелохнулась, лишь голова слегка склонилась в медленном официальном кивке.
– Мисс Таггарт, вас бы удивило, если бы я сказал, что искал лишь повода для встречи с вами?
– Во всяком случае я постаралась бы не злоупотреблять вашей любезностью, – без улыбки ответила Дэгни. – Прошу вас, доктор Стадлер, садитесь.
Он осмотрелся:
– Никогда не бывал в кабинете вице-президента железнодорожной компании. Я не ожидал, что он такой… серьезный. Но это соответствует вашей должности.
– Случай, о котором я хочу посоветоваться с вами, очень далек от сферы ваших интересов, доктор Стадлер. Вы даже можете счесть странным, что я позвонила вам. Позвольте объяснить вам причину.
– То, что вы решили мне позвонить, уже само по себе существенная причина. И поверьте, для меня будет величайшим удовольствием, если я хоть в какой-то степени смогу быть вам полезен.
У него была притягательная улыбка человека, который использует ее не для того, чтобы прикрыть ею слова, а для того, чтобы подчеркнуть смелость в выражении искренних чувств.
– Это проблема чисто технологического характера, – сказала она четким, ничего не выражающим тоном молодого механика, обсуждающего сложное задание. – Я полностью осознаю ваше презрение к этой области науки. Я не жду, что вы решите мою проблему, это не тот случай, который мог бы заинтересовать вас лично. Мне просто хотелось бы представить ее на ваше рассмотрение и задать вам два вопроса. Мне пришлось побеспокоить вас, так как эта проблема сопряжена с личностью, наделенной выдающимся умом, – она произносила это безличным тоном, констатируя непререкаемую истину, – а в науке, кроме вас, выдающихся умов не осталось.
Она не знала, почему ее слова так задели его. Она увидела неподвижное лицо Стадлера, неожиданную серьезность во взгляде, странное выражение, казавшееся чуть ли не умоляющим, затем услышала его серьезный голос, словно обремененный каким-то чувством, придавшим ему чистоту и смирение:
– Что это за проблема, мисс Таггарт?
Дэгни рассказала ему о двигателе, о месте, где нашла его; рассказала, что установить имя изобретателя невозможно; она не упоминала о подробностях. Она дала ему фотографии двигателя и уцелевшие листы рукописи.
Пока он читал, она наблюдала за ним. Сначала она заметила в беглом движении глаз профессиональную уверенность, затем небольшую паузу, более пристальное внимание и, наконец, увидела движение губ, которое у другого человека можно было бы принять за свист. Она видела, как он на время прервал чтение и задумался, словно его мысли разбежались в разных направлениях, пытаясь проследить сразу все; она видела, как он начал быстро перелистывать страницы, потом остановился и заставил себя читать дальше, словно разрываясь между желанием продолжать чтение и попыткой охватить разом все открывающиеся перед его внутренним взором возможности. Дэгни заметила его возбуждение, она знала, что сейчас он забыл и про ее кабинет, и про нее – про все на свете; это изобретение полностью завладело его вниманием, и в благодарность за способность так реагировать ей захотелось, чтобы доктор Стадлер мог нравиться ей.
Они молчали более часа, затем он закончил читать и взглянул на нее.
