– Нет, – ответил мистер Уэзерби, – чего ради? Их не так много, чтобы поднять шум. Недостаточно, чтобы с ними считаться.
– Полагаю, – Мауч повернулся к доктору Феррису, – вы могли бы взять некоторых к себе, Флойд?
– Некоторых, – медленно ответил доктор Феррис, словно наслаждаясь каждым слогом, – тех, кто докажет способность к сотрудничеству.
– А что с остальными? – спросил Фред Киннен.
– Им придется подождать, пока Стабилизационный совет не найдет им применения, – предположил Висли Мауч.
– Что они будут есть до тех пор? Мауч пожал плечами:
– В условиях чрезвычайного положения без жертв не обойтись, ничего не поделаешь.
– Мы имеем право так поступить! – неожиданно выкрикнул Таггарт, словно борясь с царившим в комнате спокойствием. – Так надо, правда ведь?
Ответа не последовало.
– Мы имеем право защищать свои жизненные интересы. Никто не возражал, но он продолжал говорить настойчивым, умоляющим, пронзительным голосом:
– Впервые за многие столетия нам гарантируется спокойствие. Каждый будет знать свое место, а также место соседа. Мы не будем зависеть от первого встречного чудака с новой идеей. Никто не вытеснит нас из бизнеса, не отнимет у нас рынки, не продаст нас, не разорит. Никто не явится со своим изобретением, вынуждая нас делать выбор -либо остаться без штанов, купив его идею, либо остаться без них же, когда его изобретение купим не мы, а кто-то другой! Не надо будет принимать решений. Никому не будет позволено что бы то ни было решать. Решение будет принято раз и навсегда. – Взгляд Таггарта вопрошающе блуждал по лицам присутствующих. – Уже достаточно изобретено – достаточно для удобства каждого. Так почему разрешено изобретать и дальше? Почему мы позволяем им выбивать почву у нас из-под ног, едва мы сделаем несколько шагов? Почему мы работаем не покладая рук, пребывая в такой неопределенности? Только потому, что еще остались неуемные и честолюбивые искатели приключений? Неужели мы должны пожертвовать спокойствием человечества ради нескольких отщепенцев? Они нам не нужны. Совсем не нужны. Как бы мне хотелось покончить с героями! Герои? Они ничего, кроме вреда, не принесли. Они беспощадно гнали человечество вперед, не давая ему передышки. Человечество стремилось догнать их… всегда, бесконечно… И едва мы их догоняли, как они уходили на годы вперед… Они не оставляют нам шансов… Они никогда не оставляли нам шансов… – Глаза Таггарта беспокойно блуждали, иногда он смотрел в окно и тут же поспешно отводил взгляд: ему не хотелось видеть белый обелиск вдали. – Мы с ними покончили. Мы победили. Пришло наше время. Мир – наш. Мы обрели покой – впервые за многие века, впервые с начала промышленной революции!
– А это, надо полагать, – заметил Фред Киннен, – антипромышленная революция.
– Странно слышать это от тебя! – резко заметил Висли Мауч. – Нельзя говорить такие вещи на людях.
– Не волнуйся, браток. На людях я ничего не скажу.
– Это заблуждение, – заявил доктор Феррис. – Заявление, вызванное невежеством. Специалисты давно признали, что только при плановой экономике возможно достижение максимальной эффективности производства и что централизация способствует сверхиндустриализации.
– Централизация исцеляет чуму монополизации, вставил Бойл.
– Переведи-ка на человеческий, – протянул Киннен. Бойл не заметил издевки и серьезно ответил:
– Централизация избавляет нас от монополий. Она способствует демократизации промышленности. Все становится доступным каждому. Например, в настоящее время мы испытываем острый дефицит железной руды. К чему мне в такое время расходовать деньги, рабочую силу и национальные ресурсы на производство морально устаревшей стали, когда я мог бы производить металл, многократно превосходящий сталь? Металл, который нужен каждому, но никто не может его получить. Это ли здоровая экономика, спокойная жизнь общества и демократическая справедливость? Почему мне нельзя производить этот металл и почему его не могут получать те, кому он необходим? Из-за того, что какой-то эгоист имеет монополию? Разве мы должны жертвовать своими правами ради его интересов?
– Кончай, браток, – посоветовал Фред Киннен. – Я тоже газетки почитываю.
– Мне не нравится твоя позиция, – неожиданно заявил Бойл тоном уверенного в своей правоте человека; взгляд, которым он смерил Киннена, означал, что, будь они в баре, не миновать драки. Он сидел выпрямившись, в памяти у него вставали газетные строки на желтоватой бумаге:
«Сейчас, когда общество испытывает крайнюю нужду буквально во всем, должны ли мы направлять индустриальную мощь страны на производство морально устаревших товаров? Можем ли мы допустить, чтобы большинство пре– бывало в нищете, в то время как меньшинство не дает нам возможности воспользоваться лучшими товарами и новыми технологиями? Неужели нас остановит пережиток, которым является авторское право? Разве не очевидно, что частный сектор не способен преодолеть экономический кризис? Доколе мы будем мириться с постоянной нехваткой металла Реардэна? Общество остро нуждается в нем, а Реардэн не может выплавить его в необходимом количестве. Когда будет положен конец экономической несправедливости и привилегиям? Почему только Реардэну разрешено производить металл Реардэна?..»
– Мне не нравится твоя позиция, – повторил Бойл. – Пока мы уважаем права рабочих, вы должны уважать права промышленников.
– Какие права и каких промышленников? – подчеркнуто медленно спросил Киннен.
– Я считаю, – поспешно вмешался доктор Феррис, – что пункт второй является в настоящий момент самым важным. Мы должны покончить с этим страшным явлением, когда бизнесмены вдруг прекращают дела – бесследно исчезают. Мы должны остановить их. Так рухнет вся экономика.
– А почему они это делают? – нервно спросил Таггарт. – Куда они бегут?
– Никто не знает, – ответил доктор Феррис. – Мы не смогли обнаружить никаких сведений и никаких объяснений. Но это надо остановить. В период кризиса экономическое служение обществу – такая же священная обязанность, как и военная служба. Всякий, кто оставит ее, должен считаться дезертиром. Я рекомендовал ввести смертную казнь для таких людей, но Висли не идет на это.
– Потише, дружище, – сказал Фред Киннен странным медленным тоном и неожиданно выпрямился. Он был абсолютно спокоен. Сложив руки на груди, Киннен посмотрел на Ферриса взглядом, который заставил всех осознать, что Феррис предложил убийство. – Чтобы я больше не слышал ни о какой смертной казни в экономической сфере.
Доктор Феррис пожал плечами.
– Нельзя бросаться в крайности, – поспешно вставил Мауч. – Нельзя пугать людей. Мы хотим, чтобы они были на нашей стороне. Основная проблема в том, воспримут ли они указ вообще.
– Воспримут, – утвердительно кивнул доктор Феррис.
– Меня немного беспокоят пункты третий и четвертый, – заявил Юджин Лоусон. – То, что мы берем под контроль патенты, хорошо. Никто не будет защищать промышленников. Но меня беспокоит то, что мы отбираем авторские права. Мы приобретем много врагов среди интеллигенции. Это опасно, это духовная проблема. Не подразумевает ли пункт четвертый, что после принятия указа новые книги не будут написаны и изданы?
– Да, – ответил Мауч. – Но мы не можем создавать особые условия для издательского дела. Это такая же продукция, как и все прочее. Говоря «никаких новых товаров», мы говорим обо всех товарах без исключения.
– Но это область духовной жизни, – сказал Лоусон голосом, в котором слышалось не разумное уважение, а благоговейный трепет.
– Мы не вмешиваемся ни в чью духовную жизнь. Но когда книга напечатана, она становится объектом купли-продажи, и если мы сделаем исключение для одного товара, то не сможем контролировать ситуацию.
– Да, верно. Но…
– Не глупи, Джин, – сказал доктор Феррис. – Ты хочешь, чтобы объявились какие-нибудь замшелые консерваторы и камня на камне не оставили от нашей программы? Если ты хотя бы шепотом произнесешь слово «цензура», они все как один завопят как резаные. Они не готовы к этому – пока. Но если оставить
